Страница 3 из 5
Вот как уходят:
Возвращаясь к вопросу о «проводниках отсюда» — там, куда они уводят, у героев ВПК часто уже есть друзья. Один из них — Чиба («Лоцман»), проводник проводника (есть ещё всезнающие бормотунчики, роботы, домовые, ыхала и пр.). Что такое Чиба — непонятно. Потустороннее существо. Игрушка, очень милая — но если вдуматься и представить его рядом с собой, станет не по себе. Это — игрушечный оборотень, то клоун (см. клоунов из «Голубятни…» и «Оно» С.Кинга), то котёнок с головой клоуна или с рыбьим хвостом, то воронёнок (ты не вейся надо мной), то плюшевая обезьянка (опять Кинг), то варан, то (бр-р!) птичий скелетик. И Чиба знает больше, чем положено живым. Ему открыто закрытое для них:
«— Через пески…
— Что?!
— Через Оранжевые пески, — сказал он отчётливо. — На плато, что рядом с Подгорьем, — пустыня. Горячая, с большим оранжевым солнцем…
Я вздрогнул. И, пряча испуг, сказал пренебрежительно:
— Что за бред. Какая может быть пустыня в той местности?
— Может…
— Почему я там никогда про неё не слышал?
— А никто не слышал. Потому что никто не бывал там. Никто не поднимался на плато.
— Ты спятил? Рядом с городом…
— Да! Все думают, что поднимались другие, и делают вид, что там ничего такого.[23] Просто так, пустыри. И говорят об этом друг другу, и сами верят. А на самом деле… Я не вру, честное-расчестное слово! Ну, Чибу спросите!»
Чиба-то знает…
Чип — почти тёзка Чибы, лягушонок из «Баркентины с именем звезды» — тоже оборотень, которого не боится только главный герой, старый моряк Мартыныч, да ещё братья-фантасты Саргацкие. Но Чип ещё вполне безобиден. Хотя и в этой сказке есть уже и очень непростые корабли (сама баркентина и игрушечный кораблик), и магия, и мысли о гибели людей и кораблей.
В «Ночи большого прилива» смерть уже присутствует на каждой странице. Иногда травестийная, как в первой части, в «Далёких горнистах», но уже и там появляется история Трубача-Хранителя, пока это Валерка — он же штурман Дэн — и пока эта история не так однозначно безнадёжна, хотя и здесь есть что-то вроде гибели братьев, после падения с крепостной башни оказывающихся в Нангияле… то есть, мы хотели сказать, в Старо-Подольске.
Светлый штурман Иту Лариу Дэн встречается со смертью — подлинной или символической — много раз. Но это лишь подход к истории смерти как состояния, — смерти как истинной жизни. Такую смерть принимает Ёжики и, видимо, Игнатик Яр (тут уместно снова вспомнить о свечках; у ВПК свечка — индикатор жизни; когда горит свеча, стоит упомянуть чьё-то имя — и узнаешь, жив ли он; если жив, свеча продолжает гореть, как это и было в случае обоих персонажей. А вот Капитан с глазами-провалами, Капитан, берущий книги в уплату за проезд, имеет право задуть свечу…)
Очень интересна и показательна история посвящения в Командоры («приёма в мертвецы» по Пелевину) история Корнелия Гласа из «Гуси-гуси, га-га-га». Корнелий, чтобы на равных правах войти в мир детей и, позднее, стать Командором (а это — главные «проводники отсюда»), переживает последовательный ряд символических смертей, последняя из которых могла быть и настоящей (учёные, занимающиеся «гранью» Вест-Федерации, не уверены, остался ли он жив).
Любопытна, между прочим, и легенда «безынд» о Маленьком рыбаке, мальчике-сироте, унесённым гусями на Луга. Во-первых, подчёркивается трудность пути в иной мир — Маленький рыбак должен подняться на гору, претерпев мучения, сильно напоминающие картины буддийского ада; далее он приносит гусям-«психопомпам» кровавую жертву (кормит их своим мясом); впрочем, этот момент вообще характерен для сказок многих народов, поэтому его можно считать скорее данью традиции; сам полёт — как мы видим, типичный способ перехода в иной мир; наконец, Луга — счастливое место, где маленький рыбак (а позднее — безынды из «спецшколы») находит родителей. Встреча с предками — характернейшая особенность послежизни.
(Отвлекаясь от основной темы, хотелось бы отметить параллели между «Гусями» и «Синим городом на Садовой»: храм, как убежище, настоятель как защитник, подземный выход из храма — путь спасения, и т. д.).
Ёжики, если помните, после смерти перешёл в другой, лучший мир. То же происходит с писателем Решиловым (да и его спутником Сашкой).
Сначала Решилов покидает больницу (casus incuzabilis). Попадает в старую церковь, затем — в поезд «Пиллигримм», в Подгорье, Кан-Орру… Как не вспомнить Нангилиму, следующий за Нангиялой загробный мир… (у А.Линдгрен). При всем том его не оставляет чувство (впервые осознанное ВПК в «Выстреле с монитора» и в «Заставе…») вторичности переживаемой реальности.
В «Выстреле с монитора»:
«Еще немного!
Павлик не бежал — летел. Сумка не успевала за ним, летела на ремешке сзади. Козырёк перевёрнутой кепки вибрировал на затылке, как трещотка воздушного змея.[24]
И в то же время странное, непохожее на бег ощущение не оставляло Павлика. Будто он не только мчится. Будто в то же время он сидит на скамье нижней палубы рядом со старым Пассажиром. И смотрит, как плывёт в небе край обрыва с тонким силуэтом мальчишки.»
23
Пусть кто-то говорит, что «там» ничего нет. Есть, есть… — Я.С., С.С.
24
Опять ассоциация полёта и смерти. — Я.С., С.С.