Переворот (сборник)

Подумав, снял трубку телефона, приложил к уху. Аппарат не подавал никаких признаков жизни. Бросил трубку, подошел к двери. Поначалу хотел открыть и выглянуть в коридор, но, подумав, воздержался. Только прислушался. За дверями кто-то явно находился. Слышались какие-то неясные движения. Смелость подталкивала выйти. Рассудок требовал не делать этого. Вынув пистолет и сунув его под подушку, Суриков лег в постель. Когда за окном забрезжила заря, он заснул спокойно и незаметно.

Проснувшись, снял трубку телефона. Тот ответил протяжным гудком готовности. Набрал номер Вафадарова. Садек откликнулся на третий звонок.

— Приходи в гостиницу, — попросил Суриков. Через сорок минут лейтенант постучался в номер. Вместе они отправились в буфет позавтракать. Суриков вкратце рассказал ему о том, что приключилось в гостинице ночью. Спросил:

— Что об этом думаешь?

— Ты, конечно, — сказал Вафадаров, — детективные романы не читаешь. Как все профессионалы. Верно? И зря. Там бывают ситуации…

— И какую ситуацию увидел ты?

— Самую простую. Положили тебе конверт с деньгами. Ты не взял. Предложили побольше. Ты не загорелся. Тогда решили подвести женщину.

— Я не попался. Дальше?

— Может, и не планировалось, чтобы ты попадался? Я же не знаю.

— Тайны Шехерезады. Что же еще можно было планировать? Объясни.

— Почему она ждала тебя в гостинице? Ждала допоздна. В чем дело? Не пытались тебя потревожить по дороге от нас?

— Ты, брат, как в воду глядишь. Было дело…

И Суриков рассказал обо всем, что с ним произошло на улице. Садек слушал и кивал головой.

— Теперь все ложится на свои места. Представь, ты вернулся, началось следствие и выясняется — у Сурикова было назначено свидание с женщиной в гостинице. Эти москвичи такие — в первый день и уже охомутал самую красивую даму города. Но не пришел. Медицинское обследование легко доказало бы, что капитан Суриков, которого нашли не совсем живым, ко всему был пьян.

— Ты хочешь сказать, совсем неживым?

— Какая разница? Упала черепаха на камень или камень на черепаху?

После завтрака они прошли к дому, где с Суриковым приключилось ночное происшествие. Вот решетка на окнах с кокетливым изгибом внизу. Он позволял ставить на подоконник горшки с цветами. Вот стена, принявшая на себя удар правого крыла машины. Здесь оставался глубокий след, выбитый металлом, скользнувшим по штукатурке. Но следа не было… Большой кусок отделки был аккуратно сбит со стены, открыв взору прохожих ровные торцы кирпичей. Никаких следов эмали, оставленной машиной, нигде не виднелось. Все здесь выглядело будто всегда. Подчеркивала это надпись «ПАХТА-КОР», сделанная аэрозолем синего цвета. Часть ее лежала на оштукатуренной стене, вторая на кирпичах. Садек провел пальцем по глянцевитым буквам, крепким, неровным. Засмеялся:

— Чикаго, верно? Ты думал, в Кашкарчи дураки? Я тебе говорю — Чикаго!

— Надо пройтись по всей цепочке, — сказал Суриков задумчиво. — Что-то я задел такое, даже не зная что, и это их сразу всполошило.

— Ничего ты не задевал, — высказал мнение Садек. — Твой грех — ты приехал сюда.

— Быть не может, — возразил Суриков. — Разве приехать сюда нельзя?

— Смотря кому. Тебе — нельзя. Это их территория. Так они сами думают. Знаешь, когда огородят участок забором и навешают таблички. В одном случае «Осторожно, злая собака». В другом «Не подходить — стреляют». Здесь именно табличка «Стреляют». А ты приехал.

— Нет, — снова возразил Суриков. — Это слишком просто. Сам по себе я никому ничем не угрожаю. Тут что-то иное.

— Именно то, что я говорю, — сказал Садек и безнадежно махнул рукой. — Убеждать вас, московских, трудно. Вы все стараетесь усложнять. А здесь все просто. Они не знают, кто ты — дурак или умный. Не знают, что у тебя есть — серьезные улики или пустой карман. Не знают и знать не хотят. Зачем выяснять? Убрать проще.

— Пришлют другого.

— Ты уверен? — Садек скептически усмехнулся. — Они ведь найдут убийц. Выложат два, а может, даже три трупа. На выбор. Тебе от этого легче?

— Выходит, они здесь власть?

— А ты думаешь, власть в Москве? Нет, дорогой, из мыла веревки не совьешь. Настоящая власть должна быть строгой.

— Говоришь, как пишешь, — сказал Суриков мрачно.

— Говорю, что знаю.

— Как же ты это все терпишь?

— А вот так и терплю. Понимаю, что гору мне не сдвинуть, и не берусь за лопату. Я не комиссар из итальянского кино, чтобы в одиночку идти на организацию.

— Но ты честный мужик.

— А разве честность обязывает меня ходить и кричать, что все остальные жулье. Тем более что это не так.

Ты прав, Садек, — сказал Суриков и задумался. Спросил'с надеждой: — Поможешь?

Вафадаров протянул открытую ладонь. Суриков звонко по ней шлепнул пальцами, как бы скрепляя договор.

— Тогда пошагали к Бобосадыкову.

— Чего еще?

— Есть разговор, Садек-азиз. Мой уважаемый друг.

Бобосадыков встретил гостя радушно, вышел из-за стола, протянул широкую ладонь навстречу.

— Как прошла ночь, товарищ капитан?

— Прекрасно! — ответил Суриков. — Замечательный номер. Кондиционер. Пиво в холодильнике. Выпил бутылочку, завалился, так и проспал до утра.

— Шутите? — произнес Бобосадыков, не сумев скрыть раздражения. — Кашкарчи — не Москва. Другой гостиницы у нас нет. Пиво, холодильник!

Он повернулся и направился к своему столу. Суриков видел сутуловатую спину увядающего мужчины — опущенные плечи, безвольно повисшие руки, шаркающие по полу ноги. Нет, не походил начальник на преуспевающего в жизни деятеля. Не походил.

— Я уезжаю, товарищ Бобосадыков, — доложил Суриков.

— Что так? — спросил подполковник, и его лицо сразу сделалось сосредоточенным. — Вы ставите меня, всех нас в неудобное положение. Приехали по серьезному делу. Побыли день и сразу уезжать. Мне даже неизвестно, насколько удачно выполнено вами задание. Может, вам в чем-то помешали? Может, нужна помощь? Мы ее можем усилить. Вы нас не информировали. И вдруг уезжаете. Как это объяснить?

Суриков достал из кармана командировочное удостоверение. Положил на стол.

— Вы усложняете, Юнус Нурматович. Все обстоит куда проще. Я звонил своим, и меня попросили переключиться на другую работу. Единственное, о чем прошу, — отметить командировку.

Вафадаров с удивлением смотрел на Сурикова. Разговора об отъезде у них не было. Значит, экспромт рожден обстоятельствами и всерьез принимать слова об отъезде не следует.

— Разрешите, товарищ подполковник, — обратился Садек к начальнику, — я схожу к Рахимжону Умаровичу и отмечу командировку?

— Если можно, — подсказал Суриков, — двумя днями позже.

— Маленькая хитрость? — спросил Бобосадыков и покровительственно улыбнулся. — Я понимаю. Сам был молодым. — Он повернулся к Вафадарову и даже подмигнул ему. — Сделайте отметку тремя днями позже. А вас, товарищ капитан, попрошу задержаться.

Когда лейтенант вышел, Бобосадыков потянулся к папкам, лежавшим на его столе. Вытащил одну из них, чистую, необмятую. Положил перед собой. Сказал голосом усталым, печальным:

— Сегодня утром на Ровшанской улице обнаружен труп.

— Что случилось? — спросил Суриков с деланным безразличием, хотя понимал, что просто так, без какого-либо интереса Бобосадыков не затеял бы разговор.

— Совершено убийство.

Суриков, глядя прямо в глаза подполковнику, сказал:

— Видимо, это более интересно вашему уголовному розыску.

Бобосадыков криво усмехнулся.

— Я все время думаю, как помочь вам, товарищ Суриков. Дело в том, что у убитого в кармане найдена анаша. Целая плитка. В упаковке зарубежного производства. Мой заместитель выезжал на место, и я решил, что вам будет интересно полистать дело.

— Видимо, с этим человеком было интересно потолковать, пока он оставался живым. Сейчас он уже ничего не скажет.

Бобосадыков встал и прошел к сейфу. Вынул оттуда туго спрессованную плитку буро-зеленого цвета, обернутую в целлофан. Протянул Сурикову.