Переворот (сборник)

— Да, это я.

Густобровый, заросший неопрятной двухдневной щетиной, Ножкин взглянул на Сурикова поверх очков и спросил заинтересованно:

— Вы по поводу НЛО?

— По какому поводу? — спросил Суриков, ничего не поняв.

— НЛО, УФО, как угодно, — пояснил старик. — Неопознанные летающие предметы. — Он снял очки, сунул их в нагрудный карман пижамы. — Я писал в редакцию, что располагаю свидетельствами об инопланетянах…

— Нет, Григорий Яковлевич, — признался Суриков, — я, к сожалению, по сугубо земным делам.

— А-а, — блеск глаз старика померк. — Значит, не из редакции…

— Из милиции. Капитан Суриков.

Услышав это, старик выпрямился, обрел вид гордый и строгий.

— Я понимаю, товарищ Суриков, в этой борьбе теперь все преимущества будут на стороне мадам Пуговкиной. Коль скоро она написала заявление первой. Даже в условиях плюрализма вы станете защищать ее интересы…

Суриков не понял, о чем говорит Ножкин, но перебивать его не стал. Порой такие экспромты, возникающие по недоразумению, помогают лучше понять человека, разобраться в извилинах его характера и во взглядах.

— Но я не поступлюсь принципами. Этой суке Пуговкиной не будет позволено нарушать порядок…

— Зачем вы так? Насколько я понимаю, Пуговкина для вас не друг, но удобно ли называть ее так?

— Вы о суке? — спросил Ножкин и улыбнулся ехидно. — Так это не о хозяйке, а о ее собаке. — Он сострил и был доволен собой. — Есть постановление Моссовета, и мы, ветераны, требуем, чтобы хозяева собак выполняли его.

— Простите, Григорий Яковлевич, к жалобе гражданки Пуговкиной я отношения не имею…

— Вот как! — разочарованно воскликнул Ножкин. — Что же вас привело в мое жилище?!

Суриков достал фотографию и протянул хозяину квартиры.

— Вы знаете этого человека?

Ножкин взял снимок. Вынул из кармана очки, приладил их на носу и долго молча разглядывал фотографию. Наконец, признав изображенного фотографом человека, сказал:

— Это мой сын. Сережа. Сергей Григорьевич.

Потом снял очки, вернул снимок Сурикову.

— Он арестован?

Вопрос прозвучал скорее как утверждение.

— Почему вы так решили? — поинтересовался Суриков.

— Э, молодой человек, — сказал старик упавшим голосом. — Вы бы пожили с мое, чтобы понимать своих детей. В последнее время Сережа сильно меня беспокоил. Но не идти же в милицию на родного сына.

— Что именно вас беспокоило? — Суриков невольно понизил голос, следуя примеру старика.

— Будто вы сами не знаете. Он стал такой жестокий, злой. Я видел, как он часто возвращался домой под балдой…

— Выпивал?

— Нет, что-то иное. Для себя я даже боялся признаться, что именно. Но глаза у него не светились и язык кувыркался.

— Значит, вы замечали, что он кололся?

— Не совсем же я слепой. Как вы думаете? — спросил Ножкин, тяжело вздохнув. — Так что он натворил и куда ему носить передачи?

— Боюсь, Григорий Яковлевич, передачи не потребуются.

— Что так? — в голосе Ножкина вновь обозначилось раздражение, похожее на то, с которым говорил о соседской суке. — У него строгий режим?

— Когда вы в последний раз видели Сергея?

— Когда? — Ножкин задумался, вспоминая. — В минувший четверг. Сегодня ведь понедельник? За ним зашли Яша и Рита. Потом они уехали. Да, точно, в четверг. Уехали на Яшиной машине.

— У Светлова своя машина?

— Своя не своя, но этот поц на ней ездит все время.

— Значит, Сергея не было дома с четверга? Вас это не обеспокоило?

— Нет. Он часто пропадает. На два-три дня. Потом приходит.

— Теперь не придет.

— Еще бы. Кто от вас приходит, когда хочет?

— Вы не о том, Григорий Яковлевич. Ваш Сергей убит. Ночью в четверг.

Старик посмотрел на Сурикова пустым взглядом, помолчал, пошевелил беззвучно губами и вдруг сказал:

— Жаль, что вы не по поводу НЛО. Очень жаль. Мы бы хорошо поговорили…

Выйдя от Ножкина, Суриков прямиком направился к дому четыре, который располагался на противоположной стороне улицы. Грустные мысли обуревали его. Трудно сказать, посещали ли хоть когда-нибудь эти трущобы городские или районные власти. Но для столицы такой уголок стоило бы сохранить на века. Как памятник развитого счастья, о котором отцы народа, никогда не съезжающие с парадных магистралей, долгое время вслух вещали тем, кто живет в закутках. Куда ни взгляни, везде кирпичные, изъеденные старостью стены. Следы запустения и ветхости, которых ни спрятать, ни залакировать. Дряхлые деревянные двери, которые до сих пор точили жучки, поселившиеся здесь в девятьсот пятом году. У одной из таких дверей Суриков задержался. Выцветшая рукописная бумажка вещала: «Отдел информации. 1 звонок. Общий отдел — 2 зв. Художники — 3 зв.». «Черт-те что, — подумал Суриков раздраженно. — И ведь кто-то верит, что в такой хибаре художники будут создавать шедевры. Кто-то предполагает, что многочисленные технари, запершись в старых развалюхах — а здесь каждый дом украшен вывесками соцпредприятий, — создадут нечто такое, что двинет прогресс, ускорит техническую революцию. Да разве можно творить, сидя по горло в мусоре, который скопился за полсотни лет? Какие светлые мысли должны были посещать голову юного Ножкина, если десять ступеней вниз по парадной лестнице, которая отделяда город от школы, оказывались длинным путем в быль, так и не ставшую сказкой?»

Взобравшись на крутой бугор по тропке, пробитой чьими-то ногами, Суриков оказался у дома, к которому шел. Зачатьевский переулок, 13. Унылое, правда, несколько подновленное с фасада ремонтом здание. Перекопанный, неухоженный двор. Все вокруг усыпано ржавыми листьями и поросло бурьяном. Железный козырек над входом, подпертый узорчатым кронштейном. Темный подъезд, пропахший кошачьим присутствием. Щербатые, вытертые ногами ступени. Всюду следы запустения и бесхозной убогости.

Поднявшись по лестнице, Суриков нажал кнопку звонка. За дверью что-то хрипловато заблямкало. Дверь открылась мгновенно, будто визитера нетерпеливо ждали. Из просвета выглянуло старческое, изъеденное морщинами лицо в белой домашней косынке.

— Вам кого, мил человек? — спросила старушка.

— Простите, вы не Квочкина?

— Да, Квочкина, мил человек.

— Тогда я к вам, Анна Сергеевна. Вы бабушка Маргариты?

— Да, мил человек.

— А сама Маргарита где? На работе?

— А ить кто ее знает, мил человек, где она, — бабуся горестно вздохнула и сухоньким кулачком потерла щеку. — Совсем от рук девка отбилась. Уже две ночи как ее нет.

— Может, три? — спросил Суриков.

— Может, и три, — согласилась старушка.

— А днями она приходила?

— Да где там, — ответила Анна Сергеевна. — Не была по кругу — ни днем, ни ночью.

— Значит, трое суток?

— Твоя правда, мил человек. Трое.

Суриков замолчал. Страшная догадка пришла ему в голову, и он помрачнел. Не придется ли ему обнаружить еще один труп?

— Спасибо, Анна Сергеевна. Если позволите, я зайду к вам еще раз.

— Сынок, — голос бабули вдруг зазвучал заискивающе и сама она стала выглядеть униженно, будто просила милостыню. — Может, купишь мне хлебушка? Выйти-то отсель я не могу. Обезножела, мил человек. Сил не стало.

Суриков ощутил щемящее чувство вины перед этой старой женщиной, забытой всеми, пережившей родных и знакомых.

— Что за разговор, Анна Сергеевна. Куплю и доставлю. Где у вас булочная?

— Тут идти надо. Батон за тринадцать, ладно?

— Но я не сразу, бабуля, — Суриков бросил взгляд на часы. — Вернусь через час.

От Анны Сергеевны Квочкиной Суриков прошел в Савельевский переулок, где, по его сведениям, жил Яков Светлов, именовавшийся в тройке шестеркой. Дверь открыл невысокий пузатенький человек в квадратных очках без оправы, но с золочеными дужками.

— Вы к нам? — спросил он с удивлением. — Вроде бы мы гостей не ждали.

— Если вы Светлов, то к вам. Надеюсь, я не ошибся квартирой?

— Не ошиблись, — Светлов протянул ладошку, прямую, узкую, жесткую, как досочка. — Иосиф Семенович Светлов. Ветеран труда. Активный участник Фонда мира.