Переворот (сборник)

— Это же пауки в банке! — воскликнул Синицын.

— Ты что, раньше не догадывался? Я тебе сейчас расскажу, как завоевывается доверие вождей, ты ахнешь. В сорок первом году, в самый разгар войны, когда немцы стояли под Москвой, ребята из ведомства Берии отобрали двух солдат-зенитчиков. Их батарея стояла на крыше правительственного дома рядом с кинотеатром «Ударник». Естественно, для особого задания комиссар батареи назначил самых лучших, самых надежных. Их увезли на Лубянку. Там объяснили задачу: надо проверить бдительность охраны Кремля. Будете под видом военного патруля слоняться по Красной площади. У вас винтовки и холостые патроны. Обстреляйте первую же машину, которая выедет из ворот на площадь. Что могли ответить красноармейцы? Угадал: сунули копыто под козырь и рявкнули: «Есть!» В тот же день охрану Кремля предупредили: «Возможен террористический акт. С бандитами не церемониться. Живыми не брать!» Дальше пошло как по нотам. Из Спасских ворот выехала машина Микояна. Исполнительные зенитчики шмальнули по ней из двух винторезов. Из ворот вылетел усиленный отряд автоматчиков. Открыли огонь на поражение. Загнали «террористов» в Лобное место и закидали гранатами…

— Жуть, — сказал Синицын. — И для чего все это делалось?

— Как для чего? В тот же день товарищ Берия доложил лично товарищу Сталину, что на его товарища Микояна напали террористы. Но служба охраны товарища Сталина действовала решительно и жестко. «Харашо, Лаврэнтий, — верняком сказал отец народов. — И впрэдь крэпи бдытелност на порученном тэбэ участке. Я думаю, целились в Микояна, хотели попасть в мэня. Верно?» Щедрой рукой отличившимся вождь отсыпал награды — ордена и медали. Ты думаешь, профессор, сегодня служба охраны президента не способна на такое?

— Слушай, Жора, а если заговор…

— Кончай. Ты задаешь мне вопросы так, будто я только и занимаюсь, что расследую заговоры. На это есть другие. Мое дело — подставляться под пули.

— Но ты же ОМОН…

Климов засмеялся.

— Знаешь, как моя теща Ирина Тимофеевна говорит об, этом? «Ой, Егор, Спаситель завещал нам служить господу, а, не Мамону. А ты-то, ты!»

Теперь засмеялся Синицын.

— Лыбишься? — спросил Климов. — Ну-ну. А я Мамоне служу из нужды. После того, как вышибли из армии по сокращению, торгую жизнью, потому что делать иного не умею.

— Может, я выскажу банальную мысль, но вы делаете большое дело. Кто еще защитит общество от бандитов?

— Не надо так однозначно, Валера. Вот мне прострелили клешню. Метили в сердце, попали в руку. Ты скажешь: зато ликвидирована банда. Верно, но для чего? Скорее всего для того, чтобы освободить место другим, более опасным бандитам. И я не уверен, что это не позволило моему начальству сорвать солидный куш:

— Как же так?! — Синицын не скрыл растерянности. — Куда же смотрят наши…

— Брось, профессор. Туда и смотрят. Ты слыхал, кто такой Резо Шарадзенишвили? Верно, предприниматель, миллионер, меценат, друг милиции. Отсидел восемь лет. Стал преступным авторитетом. Это знают все, тем не менее его в коридорах нашего управления можно встретить чаще, чем меня.

— И не могут взять?

— Могут, но не возьмут. До тех пор, пока его не подставит кто-то другой, более богатый и способный дать на лапу больше, чем дает Резо.

— Выходит, это правда, что власть у нас криминальная?

— Что мне делать?! Нанесло этого чертова соловья на твою голову!

— Я-то при чем?

— При том! Черт дернул птичек слушать! Я узнал один голос. Второй мне не знаком. Но и того одного достаточно, чтобы любому, кто подслушал беседу, повернуть башку на сто восемьдесят градусов.

— А чей голос ты узнал?

— Иди ты знаешь куда? Меньше знать будешь, дольше проживешь. Хотя петлю на тебя уже свили, это точно. Влип ты, профессор, крепко.

— Что теперь делать?

— Залезь в нору. Забейся в угол и сиди там тихо.

— Где я такую нору найду?

— Уезжай в Сибирь. В экспедицию или еще куда…

— Исключено. Мне что, квартиру продать и билет купить?

Климов задумался.

— Хорошо, я тебя спрячу. Уедешь ко мне в деревню. Там тебя не найдут. Глядишь, все само собой рассосется…

* * *

Президент страны Борис Иванович Елкин все ощутимее терял почву под ногами. Каждый его шаг подвергался общественной критике. Критиковали свои и чужие. Стоило ему вышвырнуть из своей команды кого-то, кто был умнее его, возрастал ропот в своем же стане. Возвышал он кого-то из близких, вой поднимала оппозиция. Приближал человека со стороны, люди ближайшего окружения мрачнели, ходили с хмурыми лицами и что-то между собой говорили. Нет, конечно, в присутствии президента хмуриться не рисковал никто, но без него, без него… В этом Елкин был уверен, и это его страшно бесило. Разве он не президент? И почему он должен быть вечно обязан тем, кто стоял рядом, когда шла борьба за власть? Постояли, и хватит.

Молчание и скрытность ближайших сотрудников или их пустая болтовня, предназначенная, чтобы его развеселить, все больше настораживала президента. Что от него пытаются скрыть? Ведь это заметно по глазам, по поведению, но как заставить их сказать правду? Только четырехлетний внук, насмотревшись телевидения, иногда бесхитростно сообщал деду:

— Про тебя опять рожу показывали. Такую гадкую!

Президент понимал — малец видел сатирическое шоу с масками-куклами. Под видом свободы слова их показывали народу и издевались над существующим строем и властью. Память услужливо подсказывала: «При Сталине за такое, голубчики, давно бы шагали по этапу в Сибирь. Без права переписки».

По характеру Елкин был прирожденный вождь, ибо только прирожденные вожди — будь то поджарый глава племени амба-ямба, носящийся по веткам новогвинейских джунглей, или благообразный пузатый старец с отпадающей челюстью, дни и ночи коротающий за Кремлевской стеной — могут верить в то, что они неутомимо пекутся о благе своего народа, дарят ему счастье видеть себя, трудятся во благо других, не жалея времени и живота своего.

Прирожденных вождей, как малых детей, обижает неблагодарность соплеменников. В своих хижинах или нетоплен-ных на зиму квартирах они кричат громко и постоянно: «Долой вождя!» И это вместо того, чтобы провозглашать благодарность: «Да здравствует!» А находятся такие, что собирают вокруг себя недовольных, выходят на площади, стучат ложками по пустым мискам и вопят: «Джамбу Тумбу в костер!» или хуже того: «Елкин — подонок!», «Елкин — убийца!», имея в виду факт расстрела несчастной жилищно-коммунальной конторы на Красной Пресне в Москве. А ведь, этот расстрел президент приказал произвести не для своего возвышения. Он просто хотел радй народного блага проучить тех, кто обещал не повышать квартплату. Иначе как обеспечить доходами шатающийся бюджет?

«Ничего, — думал Елкин. — Мы еще посмотрим, кто кого: вы, поганая оппозиция, или я, ваш законный и добрый вождь».

В последнее время Елкина стала пугать даже личная охрана. Слишком много она взяла себе в руки, многое себе позволяла. Надо было создать надежный противовес, хорошо вооруженный и подчиняющийся лично ему, президенту. Для этой цели в Москву с периферии Елкин вызвал генерала Щукина, известного ему с давних времен.

Генерал Щукин давно не видел президента так близко и теперь замечал, как последние годы изменили его облик. Отечное желтоватое лицо человека, страдающего печенью. Мешки под глазами. Тусклый взгляд. Неточные, неуверенные движения рук. Дрожащие пальцы. Мягкая, дряблая в пожатии рука.

— Здравствуй, генерал, — сказал президент, фамильярностью подчеркивая, что знает Щукина, помнит его по дням, когда нуждался в поддержке военных и незаметный комбат десантников явился к нему на подмогу.

— Здравия желаю, — произнес Щукин трубным басом.

Он был крайне доволен, что сумел уйти от необходимости хоть как-то назвать президента. Слово «товарищ» для этого в сегодняшней обстановке не подходило, назвать «высокопревосходительством» или даже «величеством» не поворачивался язык.