Переворот (сборник)

Через час с рюкзачком за плечами Синицын вошел в зал ожидания Казанского вокзала. Здесь пахло густым перебродившим запахом общественного сортира, табаком и потом. Поморщившись с непривычки, смешался с толпой. Нашел свободное место в ряду стульев с продавленными сиденьями. Снял рюкзак, уселся, поставил поклажу на колени. Никто не обратил на него внимания. Осмотревшись, вынул из кармана газету и погрузился в чтение, в то же время не забывая внимательно поглядывать по сторонам.

За пять минут до отхода поезда Синицын вышел на пригородный перрон. Две электрички, готовые к отправлению, стояли рядом. Он подошел к той, которая ему не была нужна. Стоял и ждал, когда объявят отправление той, что была за его спиной.

Он вскочил в электричку в момент, когда двери закрывались. Створка с сорванной резиновой прокладкой больно саданула по левому плечу. Он продрался в тамбур. Здесь также воняло табачным дымом и какой-то едкой химией. Теснясь друг к другу, стояли бабы с огромными мешками, приготовившиеся сходить на первой остановке. Но все это уже не волновало Синицына. Он оторвался от «хвостов» и ехал, ехал.

Призрак внезапной опасности остался там, в затянутой дымкой Москве.

От Телищева до Мартыновки дорога шла по опушке леса. Справа лежали поля пшеницы, плохо ухоженные, замусоренные пыреем. «Агропиррум», — вспомнил Синицын латинское название пырея. — «Огонь полей». Вспомнил и остановился. Поля пшеницы — кормилицы великой страны горели огнем беды, и никто не стоял на меже, не кричал криком, не бил тревогу.

Видимо, нет в мире существ, которые живут в большем разладе с природой, чем люди. Не потому ли, что большинство из нас перестало ходить по земле пешком? Не потому ли, что от постоянного сидения за столами в конторах и Думах, на мягких подушках в автомобилях задница человека разумного оказалась боле? развитой, чем его голова?

Что видит чиновник — выборный или назначенный, — проезжая в машине мимо березовых лесов и зеленых полей, на которых пасутся буренки? Думаете, природу, попранную в правах? Как бы не так!

Тренированный мозг дельца-экономиста сразу переводит живое в кубометры древесины и тонны мяса, которые еще не проданы за границу. Властителей судеб страны сегодня волну-егне будущее живого, а комиссионные от распродажи национальных богатств.

Горькие времена, горькие мысли! Безвременье.

Плесень цивилизации «перестройки», растекающаяся по нашей земле, все заметнее пожирает и себя и природу. И следы этого пожирания видны на каждом шагу.

Умелый мелиоратор — черт его побери! — спрямил петли рек, прирезав к площади посевных земель изрядный клин. А речка — это-то в среднерусской благодатной полосе! — перестала течь и высыхает еще до середины лета. Спасая положение, ревнители прогресса построили огромную запруду: без воды селу жить нельзя. Сразу поднялся уровень грунтовых вод в округе. Подтопило все погреба в деревнях, а пруд затянуло ряской и зелеными водорослями…

Звеня на рытвинах разболтанными железными суставами, Синицына догнал велосипед. Поравнявшись, седок поздоровался и спросил:

— В Мартыновку, аль куда?

— В Мартыновку.

— Простите, что-то ваше обличье мне не знакомо. Вы к кому?

— Я друг Георгия Климова. Знаете такого?

— Жору-то? Кто ж его тут не знает! Наш человек, мартыновский. Сейчас в Москве. Голова! И вы из Москвы, выходит?

— Оттуда.

Велосипедист соскочил с седла.

— Не возражаете, если пройдусь рядом?

— Это я вас должен спросить, — улыбнулся Синицын. — Вы здесь хозяева.

— Ага, — согласился мужчина. — Хозяева, пока пашем и сеем.

— А потом?

— Потом распорядиться нашим добром хозяев хватает и без нас. Одно слово — рэкет.

— Бандиты?

— Все тут — господа-товарищи из налоговой инспекции, городские грабители… А мы что можем? Не мудрено отдать, мудрено: где взять.

— Что, до перестройки лучше жилось?

— Не в пример! Конечно, советская власть деревню не миловала. Что произведено по госпоставкам, под гребло выметали. Но жить было можно. Тащили по дойам колхозное и не гибли. А теперь фермеру у кого утащить? У себя? Так с нас и без того шерсть с кожей стригут.

— Зато говорят, фермер знает, что работает на себя.

— А хрена мне с этого? В колхозе я по восемь часов ишачил и свое получал. На ферме нужно себя круглые сутки силь-ничать. И чего ради?

— Где же выход?

— Вот заново колхоз думаем сладить. Только справедливый. Чтобы и работать и отдыхать. А кто не желает — под зад коленом. Еще оружие покупаем. Патрончики снаряжаем. Придет пора стрелять — за нами не станет. Авось нас сразу услышат..

Они шли по дороге, местами сохранившей асфальтовое покрытие. Слева миролюбиво шумел пронизанный солнцем лес-березняк. Справа ветер катил зеленые волны по хлебному полю. Где-то вдалеке играл на сухой лесине дятел: оттянет щепу, отпустит и слушает, как по лесу дробью разливается треск. Вроде бы мир и благодать царили во Вселенной. Ан нет, рядом шел человек и криком кричал о своих неизбывных бедах.

Кричал, а кто его слушал?

Власти в столицах больших и малых? Если и так, то слушали и не понимали, хотя считают себя русскоязычными.

Вокруг крики ужаса и озлобления, а в Москве удивляются — от чего они и почему?

Наши власти быстро становятся понятливыми, когда доведенный до отчаянья человек берет в руки топор. Куда же дальше?

Не отсюда ли тот заговор, к которому прикоснулся он, никому не нужный биолог, и теперь стал фазаном, на которого зарядили ружья охотники?

* * *

Тима Жаров, двадцатидвухлетний корреспондент «Московских вестей», настырный парень, всерьез мечтавший о всероссийской известности, брился у зеркала, водя электрической бритвой по розовым щекам. Встал он пораньше, потому что в последнее время добираться до редакции стало делом хлопотным — плохо ходили автобусы, увеличились интервалы движения поездов метро, а опаздывать не хотелось, в свежем номере «Вестей» должна была выйти его статья «Петя Камаз» об участии министра обороны в спекуляции грузовиками, которые принадлежали армии.

Материалы об этих фактах к Жарову поначалу попали случайно и даже показались малозначительными. Но когда Тима копнул дело поглубже, то сказать что он ужаснулся, было бы очень слабо. В армии, которую разваливал министр обороны Петр Сергеевич Хрычев, шло повальное воровство. То, что раньше могли утащить все прапорщики, вместе взятые, ни в какое сравнение не шло с тем, сколько разворовывали генералы. Особенно усердствовал генерал Степан Батраков, любимец и фаворит министра. Во славу России и ее армии он готов был продать даже Царь-пушку, Окажись она в одном из его арсеналов.

Петр Сергеевич Хрычев, вознесенный президентом на высокий государственный пост, был человеком недалеким, хамоватым и самоуверенным. Он верил в три весьма сомнительные вещи: в бесконечность доверия к нему президента, в свою непотопляемость и, самое страшное, — в свой полководческий гений.

Стать министром в мирное время — разве это карьера для честолюбивого генерала? Спроси сейчас любого полковника, кто был министром обороны в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, и он вряд ли вспомнит. Зато кто такие Суворов, Кутузов, Жуков, знают даже солдаты. Что надобно для того, чтобы войти в историю? Всего одна война: небольшая, но победоносная. Его, Хрычева, война. Пока такой войны не было, Хрычев обогащался.

Воров неудачливых в России не любят. Ворам удачливым — завидуют. Не повезло и Хрычеву. Какой-то чудак из военной прокуратуры, веря в идеалы добра и справедливости, узнав о повальном воровстве в армии, начал проводить следствие и даже открыл уголовное дело о хищении и преступной растрате крупными военными чинами боевого имущества Российской армии. Поскольку расследование вышло на людей с большими звездами на погонах, высшие власти его прекратили. В ответ чудак, все еще уверенный в том, что справедливость восторжествует, передал ксерокопии некоторых следственных документов в руки журналистов. На основе собранных фактов Тима Жаров опубликовал две убийственные статьи, «долбавших» министра обороны и начальника главного управления военной разведки генерала Лыкова.