Страница 19 из 26
Она ответила не сразу:
— Вы только не обижайтесь, Томас... Я скажу вам правду.
— Я готов. Как сказал Шекспир: «правде, хоть бы в ней таилась смерть, внимаю, словно лести...»
Он вел себя дурашливо, чтоб хоть как-то скрасить свое поражение. Поражение, которое неумолимо надвигалось. Краммлих чувствовал это, но не знал, как защищаться, потому что никак не мог угадать, откуда будет нанесен удар.
— Знаете, Томас, а ведь я думала, что вы меня уважаете. Вы лишь однажды, когда пригрозили переправить меня в Цоссен...
— Берлин, — поправил Краммлих. Если б требовалось ее разоблачить, эта маленькая оговорка была бы вполне достаточной уликой. Но улик и без того хватало, а пользы с этого...
— Правильно — в Берлин, — не смутившись, поправилась она. — Только в тот раз вы позволили себе пойти на маленькую провокацию. Но и она была вполне корректной. Вы вели честную игру. А теперь? На что вы рассчитываете теперь? Ведь вы умный человек, вы должны знать: достаточно однажды спугнуть жертву — больше она в этой роли не окажется. Я думала, что вы меня уважаете, и всякий раз, когда вы этого хотели, шла вам навстречу. Ведь и я была в этом заинтересована. Но ненадолго же вас хватило!.. Стоило мне забросить ложную приманку насчет побега — уж признайтесь, что за минуту до того вам ничто подобное и в голову не приходило, — как вы оказались на крючке. Мало того, он вам так понравился, что вы и мне его предложили...
— Рута, — перебил ее Краммлих, — клянусь честью...
— Не клянитесь, Томас. Ну скажите, чего ради вы будете рисковать головой?
— Ради вас!
Она рассмеялась.
— Черт побери! — воскликнул Краммлих, на тут же перешел на шепот и взял ее руки в свои. — Рута, если б вы знали, как вы мне нравитесь!.. Мне иногда даже кажется, что я люблю вас...
— Настолько, что готовы бежать со мной в бомбовом отсеке «хейнкеля-111»?
— Вы мне не верите!..
— Конечно, нет. И вы знаете не хуже меня: на здешнем аэродроме нет «хейнкелей». Слишком близко от фронта. Если б они появились, русские уже на следующий день разбомбили бы их.
Она осторожно освободила свои руки и поднялась. Краммлих молчал. Ему было стыдно. Самое обидное: она действительно очень нравилась ему, и он видел, что она это знает.
— Пожалуйста, проводите меня, — сказала она. — А то как бы не возникли недоразумения.
— Я прошу вас еще немного посидеть со мной, — сказал Краммлих.
— Если это был очередной допрос...
— Нет, нет! — торопливо перебил он.
— Тогда я хотела бы вернуться в камеру.
Краммлих дотянулся до палки, оперся на нее и встал. «Она ведет себя шаблонно, по-женски, — подумал он. — Точно так же вела бы себя на ее месте любая другая женщина. Но мне-то от этого не легче!..»
Когда утром конвоиры зашли за нею и повели по знакомым лестницам вверх, Семина была уверена, что ведут ее не на допрос. Накануне немцы выложили все свои козыри, и, если решились испробовать даже такое примитивное оружие, как имитация расстрела, значит, дела у них зашли совсем в тупик.
В кабинете был один Краммлих. В его облике и движениях появилась какая-то деловитость. Чиновник, находящийся при исполнении служебных обязанностей. Семина еще не успела сообразить, что должна означать эта метаморфоза, как Краммлих, предложив ей занять место в кресле, без обиняков в двух словах изложил суть дела.
— Мадам Янсон, я уполномочен принести вам глубочайшие извинения. По недоразумению вы были приняты за советскую разведчицу. Но господин гауптман и я с самого начала были уверены в вашей невиновности. В интересах безопасности это необходимо было доказать. Нам пришлось проделать огромную работу. Теперь, наконец, она закончена. Все выяснилось, и с этой минуты... — он сделал едва заметную паузу, акцентируя внимание, — вы свободны.
Вот и долгожданный сюрприз...
Розыгрыш? Вряд ли. Скорее всего ее пустят, чтобы выследить явки людей, с которыми она должна связаться, без которых она беспомощна. Но ведь этот ход настолько очевиден... Ведь и Дитц и Краммлих опытные и умные контрразведчики, они понимают, что для нее этот ход ни на секунду не будет загадкой, что она постарается провести их. Да, так она и сделает! На что же в таком случае они рассчитывают?
А ведь на что-то они непременно рассчитывают!..
— Я очень рада, — сказала она.
— Я надеюсь, вы не станете строго нас судить, — продолжал Краммлих, театрально разводя руками. — Война! — Он вздохнул. — А ведь был момент, когда все это чуть не закончилось печально. Ваше счастье, что я сохранил самообладание и вовремя вмешался.
— Благодарю вас, господин Краммлих.
Она глянула на край стола. Микрофон открыт. Значит, игру ведет Дитц. Возможно, он так ничего я не узнал о вчерашней импровизации своего обер-лейтенанта.
— Нет, нет, это был мой долг, — протестующе поднял руки Краммлих. — Все-таки есть высшая справедливость!.. Итак, небольшая формальность, ивы можете идти.
Он протянул ей через стол листок бумаги.
— Это список изъятых у вас вещей, которые мы возвращаем. Прочтите и распишитесь.
Перечень был длинный, очень подробный. Семина быстро пробежала по нему глазами и уже взялась •было за ручку, но тут же отложила ее.
— Здесь не упомянута одна вещь...
— Что вы говорите! — даже привстал Краммлих. — Не может быть.
Она повернулась в кресле и посмотрела в угол. Парашют все еще лежал там. Краммлих понял и заулыбался.
— Мадам, я восхищаюсь твердостью вашего духа. После всего пережитого вы еще сохранили способность острить. Вы шутите, мадам!
«Все ясно: наглая открытая игра. Вся эта сцена — пустая формальность. Обе стороны понимают условность ритуала и все же пунктуально выдерживают освященный традицией порядок ходов. А настоящее начнется потом, после того, как я выйду из этого кабинета...»
Она понимающе улыбнулась Краммлиху и подписала бумагу: «Рута Янсон». Поднялась.
— Я могу быть свободна?
Краммлих сдвинул папки на микрофон и быстро сказал:
— Не смею вас задерживать, Рута, но у меня к вам есть личная просьба. Мне не хотелось бы, чтобы у вас остался неприятный осадок от нашей встречи. Как вы посмотрите, если я приглашу вас пообедать со мной? Вспомнить старое... Здесь есть неплохое кафе, я его успел полюбить — «Ванаг»... Не говорите сейчас «нет». Я думал всю ночь о нашем разговоре... Мне есть что сказать вам...
За ней, конечно, следили.
Этого типа она приметила вскоре. Пока кружила по центру города, ничего подозрительного не было. Тогда она свернула в пустынный переулок и, пройдя его в конец и даже зайдя за угол, вдруг повернула назад. За нею шел пожилой фермер в довоенном, прекрасно, впрочем, сохранившемся габардиновом плаще и суконной кепке. Через несколько минут, оказавшись перед зеркальной витриной, в которой были выставлены женские шляпки, она задержалась ненадолго. «Фермер» шел по противоположной стороне улицы и вовремя понял ее уловку. Он свернул в первую же лавку, и она потеряла б его из виду, если бы не оглянулась. Она успела заметить его спину в тот самый момент, когда он входил в лавку, и тут же перебежала улицу. В ее распоряжении было несколько секунд. Можно было добежать до поперечной улицы и свернуть на нее, но Семина отбросила эту идею именно потому, что она напрашивалась. Ведь сыщик бросится следом только на ту улицу, в крайнем случае заглянет по пути в шляпный магазин и в кондитерскую. А она никуда не пойдет!..
Семина стояла возле двухметрового глухого дощатого забора. Калитка была заперта изнутри, но ворота прикрывались неплотно, засов позволял немного раздвинуть створки. Семина присела, напряглась и протиснулась во двор.
Здесь было три кирпичных особняка, два выходили на эту улицу, третий стоял в глубине. Еще дальше виднелись крыши то ли высоких сараев, то ли флигелей, перед ними и дальним домом зеленели палисадники. И ни одной собачьей будки. Хорошо!