Диктатор

И когда передовые машины углубились в приготовленную им ловушку, мы ударили из ручного оружия. Ошеломленные, родеры вначале пытались прорваться мимо бьющих с обеих сторон резонаторов и импульсаторов. Но впереди был завал, устроенный нами еще вчера. Родеры, запоздало исправляя свою оплошность, отступили, сгустили колонну пленных в толпу, а передовой отряд навязал нам бой по уставу. Темнеющий воздух озарили синие молнии импульсов. Соскочив с машин, родеры ползком пробирались меж холмами, заходя во фланг и пытаясь вытащить нас из укрытий и принудить к открытому сражению. В одном месте им это удалось. Группка наших солдат, выскочив наружу, ринулась на наседавших родеров. Я послал им приказ немедленно уходить в укрытие, но в горячке боя они не послушались. Впрочем, родеры благоразумно отошли, обстреливая наших с отдаления.

Бой прекратился лишь с темнотой. Я обошел наши позиции, ни с одной нас не сбросили. Я связался с Павлом. Он уже перекрыл обратную дорогу неприятелю, но в бой пока не вступал — не с кем было.

— Если враг не появится утром, пойду на сближение с тобой, — сказал Павел. — Все же самое умное для них — повернуть назад. А не повернут, нажму на них сзади.

Это было, конечно, самым умным для врага — броситься назад под укрытие основных сил. Слабый полк Павла не выдержал бы концентрированного удара всего конвоя. Павел повторил, что возвращения родеров не ожидает: враг настолько уверился в своем превосходстве, что ищет не самых умных, а самых скорых решений.

— Он всей массой обрушится завтра на тебя, Андрей! Гамов форсировал Барту, но с тяжелым вооружением движется медленно. От твоей стойкости зависит спасение пленных.

Павел не хуже меня понимал, что любая стойкость имеет пределы. Я прикидывал, удастся ли неприятелю за ночь подтянуть к нашим позициям основные силы. Во вражеских колоннах слышался шум машин, разведка фиксировала передвижение масс людей. С рассветом надо было ожидать жестокого удара.

Удар был не только жестоким, но и очень методичным. Родеры демонстрировали свои лучшие боевые традиции, отнюдь не утраченные за тридцать лет разоружения после последней войны. Они и не думали наваливаться на нашу оборону, приневоливая к беспорядочному сражению по всей линии. Они обрушивались десятикратным превосходством на крайние точки сопротивления и, только подавив их, продвигались дальше. Они умели сражаться, эти молодые потомки воинственных отцов, некогда наводивших страх на весь мир — не просто дрались, демонстрируя бесстрашие, а разыгрывали бой, как шахматную партию. У нас не хватало сил противостоять такому умению. Разумеется, я мог поднять свой полк на открытый бой и на какой-то срок отогнать врага. Но конечный результат открытого боя мог быть только один: наше поражение. И мы это понимали, и враг это понимал.

И сдавая одну позицию за другой, я прикидывал, сможем ли продержаться до темноты. Некогда колдун-военачальник остановил на часок солнце, чтобы подраться при свете до победы. Я отдал бы половину жизни, чтобы заполучить в свой полк колдуна, способного ускорить величавое шествие солнца по небосклону. Но оно не торопилось, подошло к полудню, прошло сквозь него, а ожесточение битвы не стихало. И тут мы услышали далекую трескотню резонаторов, над лесом позади нас взлетели синие искорки импульсов.

— Напал на вражеский арьергард, — сообщил Павел. — Огрызаются свирепо, но мы их тесним. Надеюсь, это облегчит твое положение.

Облегчение было лишь в том, что упавший дух моих солдат немного возрос. Но командование родеров и не подумало перемещать хотя бы толику своих солдат к арьергарду. Оно с тем же упорством разметывало преградившие дорогу заслоны. Но если и раньше мы ожесточенно сопротивлялись, то сейчас сопротивлялись больше, чем ожесточенно — яростно. Продвижение врага замедлилось, Я кидал взгляды на небо — появилась надежда, что до захода солнца мы продержимся.

А когда солнце стало склоняться, над холмами пронесся тяжкий грохот. Большие электроорудия начали свою партию в боевой игре. Полки Гамова подошли в район сражения. Всего полчаса понадобилось командованию родеров, чтобы понять, что дальнейшее сопротивление равнозначно полной гибели. Громкоговорители разнесли приказ — всем солдатам и офицерам сдавать оружие.

Я поспешил к Гамову.

— Отлично сражались, Андрей! — впервые со дня нашего военного общения он назвал меня по имени. — Как я тревожился, что конвой прорвет наши заслоны! Теперь идемте смотреть освобожденных пленных.

По дороге к нам присоединился Прищепа.

— Идиоты! — весело сказал он о родерах. — Больше трети своих сил в самый разгар боя оставили сторожить пленных, когда каждый солдат был так нужен. Правда, пленные заволновались и, если бы их не держали под дулами импульсаторов, кинулись бы в драку. — Он протянул руку. — Давай, Андрей.

— Что давать? — не понял я.

— То самое, что я тебе вручил по случаю чрезвычайных событий. Тебе не только не положено знать, что это такое, но и запрещается хранить у себя, когда этих событий нет.

Я возвратил передатчик.

А затем была встреча с освобожденными пленными. Я устал отвечать на приветствия, жать руки и обнимать, а еще больше устал от того, что обнимали и целовали меня. Гамов сказал Павлу:

— Проверьте состояние освобожденных. Здоровые поступают под команду своих офицеров, больных — к врачам. Мы с майором едем к вашему отцу.

В палатке генерала Прищепы, кроме наших, собрались освобожденные офицеры дивизии «Золотые крылья». Я увидел и командира ее — Филиппа Коркина, массивного генерала с желтым лицом: он жестоко пострадал от ран вибрации, правая рука висела, ноги тоже не отошли, он охал каждый раз, как приходилось двигать ногой. Коркин рассказывал, как посылал в ставку радиограмму за радиограммой и на все мольбы о подмоге маршал Комлин отвечал одно: «Помощи в ближайшее время оказать не можем. Берите пример с героев „Стального тарана“, мужественно отбивающих на Барте непрерывные атаки врага!»

— Вранье! — не выдержал генерал Прищепа. Очень сильно надо было разозлить его, чтобы он нарушил свою невозмутимость. — Не было у нас боев на Барте, да еще непрерывных. Оборону создали крепкую, но ушли еще до сражений.