Ритуал

Кара опустилась на колени на овальный ковер посреди комнаты и потянула его за руку. Может, она думала, что кровать не выдержит веса его наполовину железного тела, а может, просто хотела, чтобы было побольше места. В любом случае, это было замечательно. Он больше не думал ни о чем, лишь хотел снова и снова касаться ее, и чтобы она тоже касалась его.

Но, видимо, для последнего слияния время еще не пришло. Она мягко опрокинула его навзничь, поцеловала в губы, а потом начала покрывать поцелуями человеческую часть его груди. Он задыхался и дрожал от наслаждения.

Пока не почувствовал ее зубы.

Это удивило его, потому что до сих пор она не делала ничего, что могло бы причинить ему хоть самую малую боль. Но некоторые проститутки, случалось, покусывали его, занимаясь любовью, а Каре, видимо, это тоже нравилось. Не желая говорить и делать ничего, что могло бы уменьшить ее удовольствие, он изо всех сил тоже старался наслаждаться этим ощущением, хотя с каждой секундой она прикусывала его все сильнее.

Когда же она вонзила зубы в мягкую плоть его живота, Дорна пронзила острая боль.

– Нет, – сказал он. – Ты делаешь мне больно!

Он взял в руки ее голову, пытаясь отстраниться.

Кара зарычала, словно зверь, и вырвалась. Она вонзила зубы еще глубже и замотала головой; будто хотела вырвать кусок мяса.

Она была драконом, хоть и казалась человеком, и теперь пыталась сожрать его живьем. Охваченный яростью и отвращением, он занес было железный кулак, чтобы раздробить ей череп.

Но нет. Вместо этого он ударил ее тыльной стороной своей человеческой руки. Она не отпускала его, и тогда он ударил еще раз, сильнее.

Кара вскинула голову. Зрачки ее сделались ромбовидными, а окровавленные зубы – длинными и острыми. Сверкающая голубизна стерла румянец с ее щек. Певчая царапала его превращающимися в когти ногтями, пытаясь дотянуться до горла полуголема.

В следующий миг девушка полностью превратится в дракона и разорвет его на куски. Он с силой ударил Кару в челюсть.

Удар оглушил ее, и она обмякла. Дорн спихнул ее тело на пол, навалился сверху, хотел было схватить ее за горло и увидел, что схватка окончена. Яркая голубизна исчезла с ее кожи. Зрачки в широко раскрытых глазах снова стали круглыми.

– Прости, – прошептала она.

Дорн не нашелся, что ответить.

– Я не хотела, – сказала Кара. – Это все бешенство. Очевидно, что… что возбуждение открыло ему дорогу. Ты понимаешь?

– Я пойду. – Он поднял с пола свои брюки и начал одеваться, отвернувшись от нее. Так было легче, хотя и ненамного.

На мгновение он перестал чувствовать себя уродом. Вообразил, что может наслаждаться теми же радостями и утехами, что и обычные люди. Он подумал, что нужно было иметь поистине безграничное драконье коварство и жестокость, чтобы воскресить надежды, покинувшие его давным-давно, а потом сокрушить их еще раз.

Что ж, он больше не предоставит Каре возможности снова причинить ему боль. Он будет защищать ее ради успеха их дела, но пусть Черная Рука заберет его, если Дорн снова станет болтать с ней или слушать ее песни.

Охотник направился к выходу, но, оказавшись у двери, заколебался.

Гнев был его другом большую часть жизни. Он привык лелеять его, как защиту от печали, боли и одиночества, иначе эти чувства сокрушили бы его. И все же эмоции, бушующие в нем, показались ему достойными презрения, потаканием собственным слабостям, отговоркой, чтобы облегчить свои страдания, не обращая внимания на боль друга.

Он обернулся. Кара все еще сидела на полу и беззвучно рыдала. При виде ее заплаканного лица сердце Дорна сжалось. Теперь полуголем возненавидел себя за то, что едва не оставил ее один на один с ее стыдом.

– Прости меня, – сказал Дорн, – это не твоя вина. Виноват я. Не надо было мне тянуть так долго, разбираясь в своих чувствах. Почему бы тебе не одеться. Сядем, будем разговаривать и пить вино.

Так они и сделали, а когда и бутыль, и разговоры иссякли, они просто сидели, взявшись за руки. Эту картину и застал Рэрун, пришедший сообщить, что Шатулио исчез.

Стражи Саммастера, извиваясь и дергаясь, вытекали прямо из воздуха. В первый момент, при свете единственного факела, созданного магией, Павелу было трудно распознать, что это за дрянь. Но потом его разум справился с этой задачей, невзирая на темноту и сбивающую с толку, тошнотворную зыбкость существ.

Каждое было ростом с огра. Казалось, бог создал из грязи несколько цветных драконов, а потом, недовольный результатом, скатал все фигуры в единый ком. Тела их переливались оттенками голубого, зеленого, черного, белого и красного. Из извивающейся центральной части торчало несколько уродливых голов, похожих на драконьи. Конечностей, как таковых, у них не было, но там, где их тела соприкасались с полом, они то исчезали, то вытягивались, становились то тверже, то мягче, и таким образом твари перемещались по камням.

Эти монстры назывались «чешуйчатые тошнотники». Распознав их, Павел сразу понял, что должно случиться дальше, но крикнуть и предупредить остальных не успел.

Один из тошнотников взревел, издав громоподобный звук, от которого содрогнулись стены подземной библиотеки, и пара длинноруких, коротконогих огров в ужасе кинулась прочь. Все головы второго стража разом разинули рты, и воздух наполнила разъедающая глаза вонь. Тварь выплюнула струи кислоты, гиганты огры завопили, а их грубые шкуры вспыхнули и задымились.

Павел произнес слова молитвы, сжал в руке свой солнечный амулет, и в воздухе возникла дубинка, сотканная из малинового света. Она подлетела к тошнотнику и принялась колотить его.

Уилл раскрутил пращу и метнул камень. Булыжник ударил по одной из голов монстра и отскочил, тут же угодив во вторую.

Ягот прыгнул вперед и вонзил наконечник копья в колышущееся, аморфное тело.

– Проклятие, да деритесь же! – прорычал шаман.

Остальные огры издали воинственные кличи, не менее ужасные, чем рев тошнотника, и кинулись в атаку. Павел сотворил вторую летающую дубинку в помощь первой, вспорол шкуру тошнотника с помощью пронзительного магического звука, а затем вызвал вспышку золотого света, который должен был сжечь часть силы монстра.

Но что бы ни делали он и его спутники, на тошнотников это не действовало. Их клыки наносили ограм жуткие раны, однако настоящий кошмар начался тогда, когда, с интервалом в несколько секунд, они поочередно переставали кусаться и выдыхали из пастей огонь.

Павел краем глаза заметил внезапно появившееся свечение. Он попытался отпрянуть, но струя огня все же задела его. Жгучая боль заставила жреца опуститься на колени.

Тело его хотело одного – лежать не двигаясь, набираясь сил от скалы, но в бою это могло стать смертельной ошибкой. Павел заставил себя поднять голову и задохнулся от ужаса.

Та же огненная вспышка, что обожгла его, сбила с ног и нескольких огров. Тошнотник, выдохнувший пламя, теперь перемещался на своем волнующемся, полужидком оснований к ним, разинув все пасти, готовые вырвать остатки жизни из беспомощных великанов.

Уилл бросился между монстром и его жертвами. Его кривой охотничий нож сверкал снова и снова, кромсая шкуру существа. Тварь попыталась укусить его, сразу три головы щелкнули зубами почти одновременно, и хафлинг чудом увернулся.

– Помогай, шарлатан! – крикнул он.

Жрец солнца с трудом пополз вперед, быстро прочитал молитву об исцелении, и рука его вспыхнула красным светом. Он приложил ладонь к обуглившемуся, бородавчатому, кисло пахнущему телу одного из поверженных огров, тот застонал и пошевелился.

– Ступай в бой! – приказал ему Павел.

Он поспешил исцелить второго и потерял драгоценные мгновения. Раненый не просто был выведен из строя, а мертв. Павел вознес молитву над женщиной-огром. Пробуждаясь, она съежилась и закрыла рукой глаза, словно все еще ощущала страшное дыхание тошнотника.

Огры, исцеленные Павелом, начали подниматься. Сам он рванулся вперед, к Уиллу, и принялся лупить монстра дубинкой, уворачиваясь от скрежещущих зубов, тянущихся к нему отовсюду. Тошнотник начал вытягивать одну из шей, словно она была из теста, изгибая ее дугой за плечо противника, а Павел этого даже не замечал, пока ему в спину не вонзились клыки. Он нырнул вниз, и хотя мерзкой твари удалось сорвать накидку и часть куртки, плечо, кажется, не слишком пострадало.