Страница 8 из 12
- Чтобы сделать мне одолжение и увезти его из этого дома!
- Замолчи! Мы не будем говорить при мальчике!
Резко взяв ее за руку, заставляя выйти из комнаты, с разгоревшимися глазами от сильного приступа гнева, столь свойственном ему и еле сдерживаемом, он обвинил ее:
- Ты что, потеряла разум, София?
- Думаешь, у меня нет причин, чтобы его терять? – взвилась София – Думаешь, у меня нет причин быть расстроенной? Ты там был, смотрел, как он спит, рассматривая его так, как никогда не смотрел на нашего Ренато!
- Хватит, София, хватит…!
- Этот ребенок твой сын! Ты не можешь этого отрицать. Это твой сын, сын от одной из развратниц, с которыми ты всегда обманывал меня. Из какой лужи ты его вытащил, чтобы привезти его в мою семейную жизнь, чтобы он стал товарищем моего сына?
- Ты замолчишь?
- Нет! Не замолчу! Пусть меня услышат глухие! Потому что я не буду смиряться с этим! Это твой сын, и я не хочу видеть его здесь! Убери его из этого дома! Убери его, или я уйду со своим сыном!
- Ты хочешь устроить скандал?
- Меня это не волнует! Я поеду в Сен-Пьер! Губернатор…
- Губернатор не делает ничего такого, чего не хочется мне! – уверил Д`Отремон, понижая голос, что сделало его еще более угрожающим. – Ты будешь смешной!
- Маршал Понмерси был другом моего отца, он знает моих братьев… он меня поддержит! Потому что я…!
- Замолчи! Замолчи!
- Папа! Что ты делаешь маме…? – с волнением приближаясь, закричал Ренато.
Д`Отремон отпустил белую шею, которую безумно сжимал руками. Пошатываясь, он отошел, в то время как сын порывисто бросил ему:
- Не трогай ее! Не причиняй ей вред, потому что я… я…!
- Ренато! – упрекнул Д`Отремон.
- Я убью тебя, если ты ударишь маму!
Д`Отремон отошел еще дальше, бешенство вдруг потухло, он был в изумлении. Мгновение он смотрел на ладони, сжимавшие шею Софии, затем, резко поворачиваясь спиной, затерялся во мраке.
- Ренато! Сынок! – воскликнула София, начиная рыдать.
- Никто не причинит тебе вреда, мама. Никто никогда не причинит тебе вреда. Того, кто причинит тебе зло, я убью!
5.
- Что это? Сеньор Д`Отремон? – этот вопрос Ноэль задал слуге Баутисте.
- Да, белая лошадь хозяина. Дьявол поселился в этом доме с тех пор, как приехал этот проклятый мальчишка.
- Замолчите! Замолчите! Должно быть, что-то случилось…!
Педро Ноэль поспешно вышел из роскошной спальни, где его поселили. Для него было недостаточно смотреть из окна. Он вышел на широкую галерею, окружавшую дом, спустился по каменной лестнице, глядя удивленными глазами на силуэт белой лошади, которая при свете луны терялась среди полей и воскликнул:
- Сеньор, сеньор… Какой ужас!
Другие глаза тоже увидели удалявшуюся гордую фигуру Франсиско Д`Отремон на любимой лошади. Другие детские глаза, раскрытые от удивления, а возможно от испуга, были глазами Хуана. Он все слышал из той комнаты, где находился отсек для слуг, и сейчас уже вышел из дома, побежал как безумный, пока чья-то ладонь не схватила его за руку, удерживая.
- А ты куда пошел? – спросил Баутиста. – Куда идешь, я тебя спрашиваю…
- Я шел… Я…
- Тебе никуда не нужно идти, а только в кровать, куда тебя отправили уже два часа назад.
- Дело в том, что сеньор Д`Отремон…
- Тебя не касается то, что делает сеньор Д`Отремон.
- Но сеньора София…
- Это еще меньше тебя касается.
- Дело в том, что я все видел и слышал. Я не хочу, чтобы по моей вине…
- В то, что случается по твоей вине, тебе тоже не нужно вмешиваться. Ты не руководишь собой и не приказываешь себе. Тебя привезли, чтобы подчиняться и молчать. Иди в свою комнату. Иди в кровать, если не хочешь, чтобы я тебе это сказал по-другому. Иди! – он резко толкнул его в комнату и закрыл дверь на ключ.
- Откройте! Откройте! – кричал мальчик, с силой стуча в дверь.
- Замолчи, проклятый! Я тебе открою, когда придет хозяин! Замолчи!
- Ана, мне нужно немедленно поговорить с сеньорой.
- Сеньора никого не хочет видеть, сеньор Ноэль. У нее мигрень, а когда у нее мигрень, она никого не хочет видеть.
Медленный, без выражения, приторный и тяжеловесный голос любимой служанки сеньоры Д`Отремон, растягивался словно мягкое препятствие, задерживая напор нотариуса, который уже собирался пройти под занавесками, закрывавшими вход в покои Софии.
- То, что я ей должен сказать, очень важно. – настаивал Педро Ноэль.
- Сеньора не слышит никого, когда у нее болит голова. Она говорит, что ее боли сильнее, когда с ней разговаривают. К тому же, сейчас очень рано.
- Доложи обо мне, скажи, что это срочно, и увидишь, что она меня пустит.
Служанка-метиска улыбнулась, показывая белые зубы, качая кудрявой головой, украшенной маленьким кружевным чепчиком на французский манер. Мягкая и упрямая, упорная и кроткая, казалось, у нее был дар истощать терпение нотариуса.
- Ты не слышала, что нужно доложить сеньоре? Почему стоишь и не шевелишься?
- Потому что я должна предупредить сеньору, поговорить с ней, а сеньора не хочет, чтобы с ней говорили, когда у нее болит голова…
- Что происходит…? – вмешалась София, выходя из спальни.
- Простите, сеньора, но мне нужно с вами несколько минут поговорить…
- Должно быть очень, раз приходите в шесть часов утра.
- Дело в том, что сеньор Д`Отремон не вернулся со вчерашней ночи, когда выехал на лошади.
- Не вернулся?
- Нет, сеньора, и никто не знает, куда он поехал и почему уехал. Я видел, что он мчался, как душа бежит от дьявола и спросил слуг, но никто не мог ответить.
София сделала усталое выражение лица, опираясь на служанку. Ни долгие слезы, ни бессонница не меняли ее внешнего вида: бледная, хрупкая, как полузадохшееся тепличное растение в оранжерее, производя впечатление, словно она в первый раз слышит вещи, которые великолепно знает. Только губы ее слегка сжались, и быстрая красная вспышка злобы промелькнула во взгляде.
- Вы утверждаете, что я уже об этом знала?
- Говорят, он выехал после того, как поговорил с вами. Я знаю, что в эти дни он пережил неприятные волнения, он чувствовал себя обеспокоенным, тревожным, еле сдерживающим напряжение.
- Так вы знаете больше, чем я. По-видимому, это грустная участь всех жен: нас не осведомляют ни о чем. Вы пришли в наихудшее место, чтобы получить информацию.
Нотариус поискал ребенка беспокойным взглядом, но Ренато уже воспользовался случаем, чтобы выйти из комнат матери. Он задержался с обратной стороны занавесок, чтобы послушать с интересом слова нотариуса.
- Я бы осмелился попросить в эти дни у вас немного терпения для сеньора Д`Отремон, сеньора. Вы единственный человек, который может или облегчить, или утяжелить его ношу, потому что, хотя вы и возможно начали сомневаться, но ваш муж обожает вас, София.
- Ну тогда у него странная манера обожать меня, – вздохнула София с горечью. – Но это личное и частное дело. Еще раз повторяю: я не знаю, куда поехал Франсиско и почему он провел ночь вне дома. А теперь, извините, я очень занята: я готовлюсь к поездке в Сен-Пьер с Ренато. Можете сказать мужу, если он послал вас узнать о моем состоянии души. Я уезжаю в Сен-Пьер и уже послала письмо Маршалу Понмерси, чтобы он сделал одолжение и принял меня, как только я приеду в столицу.
Свободный от общества матери и присмотра Аны, Ренато удалился на некоторое расстояние. Его голова пылала, мысли и чувства вертелись внутри головы, словно взбудораженный вихрь. Те жесткие слова, которые он никогда не слышал между родителями, жестокость Франсиско Д`Отремон, которой противостояла любовь сына и инстинкт благородства, весь этот ворох странных событий вновь и вновь вертелся вокруг него. Над его счастливым детством, словно над голубым небом, сгустилась туча, впервые в жизни заставляя его чувствовать себя ужасно несчастным. Он не хотел говорить со слугами, не хотел усиливать разговорами боль матери, но ему нужно было доверить кому-нибудь грусть, которая переполняла его детское сердце. Он вспомнил о друге. Поэтому пошел за Хуаном. Но комната, где его заперли, была пуста. В открытом окне, выходящим на поле, отсутствовала железная балка, оставив пустым проем, через который сбежал Хуан. Он искал его с тоской, никогда еще до этого не испытанной, с горьким ощущением незащищенности человека, который увидел, как рушится впервые то, что был для него евангелием и оракулом: его родители.