Криптономикон

– Сэр! Так точно, сэр! Теперь вспомнил, сэр!

Лейтенант Этридж, который поначалу было раскипятился, теперь немного успокаивается. Подчиненные, которые знают его всего шесть часов, с одобрением отмечают про себя, что лейтенант – человек отходчивый. Теперь он говорит спокойно и дружески, как свойский учитель старших классов. На нем армейские солнцезащитные очки, которые бойцы между собой называют «Отпор насильнику». Они удерживаются на голове широкой черной резинкой. Лейтенант Этридж выглядит в них умственно отсталым.

– Если вражеский шпион залезет в этот мусорный бачок, чем шпионы нередко занимаются, что он увидит?

– Трафареты, сэр.

– Если он сосчитает буквы и цифры, то заметит ли что-нибудь необычное?

– Сэр! Все они будут чистые, за исключением цифры два, которая отсутствует либо покрыта краской, сэр!

Лейтенант Этридж несколько минут молчит, чтобы подчиненные прониклись услышанным. На самом деле никто ни хера не понял. В воздухе сгущается гроза, но тут сержант Шафто поворачивается к рядовым.

– Живо, ребята, замазать на хер все эти сраные трафареты! – рявкает он.

Морпехи бросаются на мусорные бачки, словно на японские доты. Лейтенант Этридж, по всей видимости, удовлетворен. Бобби Шафто, набравший множество очков, ведет рядовых Даньелса, Нейтана и Бранфа наверх, к холодильнику, пока лейтенант Этридж не догадался, что он скомандовал наугад.

Все они успели побывать в смертельных боях, иначе не угодили бы в такую передрягу: посреди щедрого на опасности континента (Африка) в окружении врага (армии Соединенных Штатов Америки). Тем не менее, когда они заходят в морозильник и видят рядового первого класса Готта, все замолкают.

Рядовой Бранф складывает руки, украдкой трет их одна о другую.

– Господи… – начинает он.

– Отставить, рядовой, – говорит Шафто. – Я уже.

– О’кей, сержант.

– Пилу принеси! – говорит Шафто рядовому Нейтану.

Рядовые замирают.

– Для гребаной свиньи! – поясняет Шафто. Потом поворачивается к рядовому Даньелсу, который держит неприметный сверток, и говорит: – Разворачивай!

В свертке (который выдал Этридж) оказывается черный гидрокостюм. Ничего армейского, какая-то европейская модель. Шафто разворачивает его и осматривает по частям, пока рядовые Нейтан и Бранф расчленяют Ледяную Щетинку мощными движениями пилы.

Некоторое время работают молча, но тут вмешивается новый голос. «Господи…» – начинает он. Все поднимают головы. Рядом с ними стоит человек, молитвенно сложив руки. Слова, сгущенные в сакраментальное и зримое облако, скрывают его лицо. Форму и звание не различить, потому что на плечах у него армейское одеяло. Он походил бы на пророка – хоть сейчас на верблюда и в Святую Землю, – если бы не чисто выбритый подбородок и очки «Отпор насильнику».

– Иди ты… – говорит Шафто. – Без тебя помолились.

– Однако мы молимся о рядовом Готте или о себе? – спрашивает незнакомец.

Трудный вопрос. Рядовые Нейтан и Бранф перестают пилить, наступает полная тишина. Шафто бросает гидрокостюм и выпрямляется. У человека в одеяле очень короткий седой ежик или просто изморозь осела на лысине. Льдистые глаза смотрят на Шафто через метровые стекла очков «ОтНас», словно и впрямь ожидая ответа. Шафто делает шаг вперед и замечает на незнакомце пасторский воротничок.

– Вот вы нам и объясните, преподобный, – говорит Шафто.

Тут он узнает человека в одеяле и чуть не гаркает: «Ты-то какого хрена здесь?», но что-то его удерживает. Капеллан делает движение глазами, такое быстрое, что замечает лишь Шафто, который стоит с ним практически нос к носу. Оно значит: «Заткнись, Бобби, после поговорим».

– Рядовой Готт сейчас с Богом или куда там люди отправляются после смерти, – говорит Енох «зови меня брат» Роот.

– Это еще как? Разумеется, он с Богом. Черт возьми! «Куда там люди отправляются после смерти». Какой вы, на хер, капеллан?

– Думаю, такой, какой нужен подразделению 2702, – говорит капеллан. Лейтенант Енох Роот наконец отрывает глаза от Бобби Шафто и смотрит туда, где трудятся бойцы.

– Чего, ребята, – говорит он. – Смотрю, сегодня на ужин свининка?

Рядовые нервно хихикают и снова берутся за пилу.

Как только удается освободить Готта от свиной туши, все четверо морпехов хватают его за руки – за ноги. Готта волокут в разделочный цех, временно эвакуированный, чтобы его собратья по топору не разнесли слухов.

Поспешная эвакуация разделочного цеха после того, как одного из мясников нашли на полу мертвым, сама по себе может породить слухи. Легенда, наскоро сочиненная и запущенная лейтенантом Этриджем, такова: подразделение 2702 (вопреки очевидности) на самом деле элитная санчасть, а рядового Готта подкосила новая редкая форма североафриканского пищевого отравления. Может быть, ее даже нарочно оставили французы, немного обиженные на то, что потопили их линкор. Так или иначе, весь цех (гласит легенда) придется закрыть на день и вылизать дочиста. Тело Готта перед отправкой родным кремируют, чтобы опасная зараза не поразила Чикаго – всемирную столицу скотобоен, – где ее неисчислимые последствия способны повлиять на исход войны.

Для правдоподобия на полу установлен солдатский гроб. Шафто и его бойцы, не обращая на гроб внимания, натягивают на труп сначала жуткого вида плавки, потом – отдельные части гидрокостюма.

– Эй! – говорит Этридж. – Я думал, перчатки под конец.

– Сэр, мы наденем их сначала, с вашего разрешения, сэр! – говорит Бобби Шафто. – Поскольку пальцы отмерзнут первыми, и тогда капец, сэр!

– Хорошо, но прежде наденьте вот это, – говорит Этридж и протягивает наручные часы. Шафто взвешивает их на руке и присвистывает: это швейцарский хронометр в массивном корпусе чистого урана, механизм на множество камней тикает, как сердце маленького зверька. Шафто покачивает их на браслете из ловко пригнанных металлических пластин. Такой штуковиной можно оглушить щуку.

– Шикарно, – говорит Шафто, – только время не больно точно показывают.

– Для того часового пояса, куда мы направляемся, – говорит Этридж, – точно.

Шафто, утершись, берется за работу. Тем временем лейтенанты Этридж и Роот вносят свою лепту в общее дело. Они несут куски Ледяной Щетинки на гигантские весы. Получается тридцать килограммов, хотя Шафто, привыкшему к фунтам, это ничего не говорит. Енох Роот обнаруживает похвальный аппетит к физическому труду (что молча отмечают про себя рядовые): он приволакивает и бросает на весы еще тушу. Вместе выходит семьдесят. Дальше они доводят вес до ста тридцати, таская окорока из холодильника. Енох Роот, который, похоже, накоротке с этой чудною системой мер, посчитал и, дважды проверив, установил, что вес Джеральда Готта в килограммах – сто тридцать.

Все мясо отправляется в гроб. Этридж захлопывает крышку вместе с несколькими мухами, которые пока не знают, на что себя обрекли. Роот с молотком в руках обходит гроб, заколачивая здоровенные гвозди мощными, точными ударами Плотника из Назарета. Тем временем Этридж достает из портфеля свод инструкций. Шафто стоит близко и может прочесть большие печатные буквы на зеленой обложке.

Два лейтенанта битый час выполняют инструкцию. Она не настолько сложна, однако Енох Роот все время находит синтаксические двусмысленности и начинает в них углубляться. Этридж сперва немного досадует, потом доходит до белого каления и, наконец, до крайнего прагматизма. Чтобы нейтрализовать капеллана, он изымает инструкцию и поручает Рооту по трафарету наносить на крышку фамилию «Готт» и лепить на нее красные наклейки с предупреждениями столь грозными, что от одних заголовков может хватить кондратья. Когда Роот заканчивает работу, открыть гроб имеет право только лично председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Джордж К. Маршалл, и то не раньше, чем получит разрешение главного военного врача и эвакуирует все живое в радиусе ста миль.