Полковник

- Но вот мы смотрим на равнину и видим за ней другое племя, танцующее над облаками еще выше, чем мы. Возможно, это мираж, возможно - обман. А может, они забрались на более высокий пик, который мы не видим, потому что облака заслоняют вид.

Открытой противоправной деятельности совсем немного. В тринадцать - обвинения в хранении частной базы данных, вмешательство в домашние системы наблюдения в двенадцать. Обычные штрафы и предупреждения молодежи, прежде чем она научится принимать паноптикум.

- И мы отправляемся, чтобы это узнать, но каждый шаг ведет нас вниз. Неважно, в каком направлении мы идем - невозможно сойти с нашей вершины, не потеряв точку обзора. Конечно, мы забираемся обратно. Мы в ловушке локального максимума.

Наконец, она сумела законно исчезнуть, подписав контракт с Орденом Двухкамерных, который особо исключителен тем, что непостижим, даже когда вы за ним следите.

- Но что если там, за равниной, вершина действительно еще выше? Единственный способ туда добраться - это стиснуть зубы, спуститься с нашего холма и идти вдоль реки, пока мы снова не начнем подниматься в гору. Только тогда вы поймете: надо же, эта гора гораздо выше, чем то подножие, где мы были раньше, и отсюда видно гораздо лучше.

Двухкамерные. Названные так за какой-то прототип реорганизации, включавший в себя массивные изменения полушарий головного мозга. Впрочем, название сегодня уже целакант. Никто не знает, есть ли вообще у Двухкамерных полушария.

- Но вы не сможете туда попасть, пока не оставите все те инструменты, что до сих пор приносили вам успех. Вы должны сделать свой первый шаг вниз.

- Вы в это верите? - Лейтенант (другой лейтенант - у полковника по лейтенанту в каждом порту) отрывает глаза от экрана, растягивая губы в скептической ухмылке. - Наука, основанная на вере?

- Это не наука, - говорит полковник. - Они не делают вид, что это так.

- Еще хуже. Вы не создадите мозговой чип, говоря языками.

- С патентами сложно спорить.

Патенты его тревожат. Двухкамерные, похоже, не имеют никаких военных амбиций или планов по захвату, да и вообще не слишком интересуются внешним миром. Пока что они таятся в своих разбросанных по пустыням монастырях, наблюдая за реальностью, что лежит в основе реальности.

Но есть и другие способы перевернуть мир с ног на голову. Сейчас все слишком хрупко. Целые общества пали из-за единственного сдвига парадигмы, а Двухкамерные владеют половиной патентов. Если они захотят, то за ночь смогут заставить глобальную экономику сожрать саму себя. И это даже не будет незаконно.

Насколько можно судить, Латтеродт не часть коллективного разума. Она служит их фасадом - дружеское лицо, харизматичный представитель, который подмазывает колеса и успокаивает страхи. Следующую пару недель она будет разъезжать повсюду: человек, такой же, как все, с доступом к глубочайшим тайнам Двухкамерных. Прекрасно чувствует себя в мире, где мысль не останавливается на границе черепа и даже не знает, когда покидает одну голову и входит в другую.

- Хотите ее задержать? - спрашивает лейтенант, пока Латтеродт обезоруживает всех своей улыбкой и кучей метафор.

Признаться, это искушает: отрезать от стада, укрыть допрос за занавесом Глобальной Безопасности. Кто знает, какими прозрениями она может поделиться, если подобрать верный стимул?

Он качает головой.

- Я сам к ней пойду.

- Да? - Очевидно, не на это подписывался новый лейтенант, когда опускался на одно колено.

- Она - посол доброй воли. Дадим ей шанс ею поделиться.

Конечно, все не так великодушно, как кажется. Вы не станете давить на противника, не зная, как сильно он может надавить в ответ.

***

Это глобальное исследование, эта оценка угрозы коллективных разумов - не единственное его задание. Всего лишь самое последнее. Есть дюжина других, которые время от времени требуют внимания или обновления. Наступления реалистов на Британском архипелаге, новое Баптистское собрание сепаратистов, собирающих свои вооруженные силы в открытом море. Периодические военные суды над теми древними войсками из плоти и крови, чьи кибернетические дополнения нарушают Правила применения силы. Они все стоят в очереди, едва подсвеченные, полузабытые. Они просигналят, если потребуется его внимание.

Но есть свеча, о которой полковник никогда не забывает, хотя она не мерцает уже почти десятилетие. Она тоже запрограммирована вызвать его при любом изменении статуса. Но он все равно проверяет ее ежедневно. Сейчас, вернувшись на пару дней в свою большую пустую квартиру, которую он сохранил даже после того, как жена отправилась на Небеса, он проверяет ее снова.

Никаких изменений.

Он отключает импланты и обретает утешение в тишине, заполняющей его голову, когда в височной доле замолкают все накладки и отчеты о статусе. С запозданием он сознает реальное ощущение, мягкий стук когтей по плиткам за его спиной. Он поворачивается и краем глаза улавливает маленькую пушистую черно-белую мордочку, которая тут же прячется за углом.

Полковник переходит в кухню.

Зефир позволяет квартире себя кормить - учитывая периодическое отсутствие его человеческого слуги, особого выбора тут нет, - но не очень это любит. Поначалу он попросту отказывался, доведенный до психоза каким-то любителем межвидовых контактов, который, должно быть, размышлял о просвещении, трансценденции или просто о том, как было бы мило "поделиться сознанием" с маленьким существом с одной десятой долей синапсов от его собственных. Полковник пытается представить такое насильственное слияние: водоворот непонятных мыслей и ощущений, слепящих, как дневное солнце, и выброс обратно в оглушающую, кровоточащую тьму, когда некий нарциссический бог заскучал и прервал соединение.

Несколько недель после того, как полковник принес его домой, Зефир прятался в чулане, шипел и плевался при виде розеток, кабелей и пылесоса, тихо катившегося по комнатам. Через два года его пушистый маленький мозг, наконец, переформулировал соотношение минусов и плюсов кухонного автомата с кормом, но до сих пор он больше призрак, чем мех, видимый обычно лишь краем глаза. Его можно выманить, если он голоден и если полковник очень спокоен, но он все еще избегает физического контакта. Полковник потакает ему и притворяется, что не замечает изодранных подлокотников на диване в гостиной. У него даже не хватает смелости убрать гнездо из искривленного рубца на голове Зефира. Кто знает, какие посттравматические кошмары могут проснуться от визита к ветеринару.

Теперь он заполняет миску кормом и отступает на требуемые два метра. (Это прогресс; полгода назад он не мог подойти ближе, чем на три). Зефир пробирается в кухню; нос дергается, глаза стреляют из угла в угол.

Полковник надеется, что тот, кто сотворил с ним эту пытку, решит попробовать более экзотические интерфейсы, когда ему наскучат млекопитающие. Например, головоногих. По отзывам, когда вы подключаетесь к мозгу тихоокеанского осьминога, дела идут совсем не так гладко.

По крайней мере, человеческий коллективный разум может претендовать на взаимное согласие. По крайней мере, его члены выбирают то насилие, которое над ними творится - появление некоего сознающего монстра из объединения уничтоженных личностей. Если бы только этим все ограничивалось. Если бы ущерб кончался там, где кончался этот разум.

Свеча его сына горит в своем уголке сети, сигнальная лампа в чистилище. После каждого второго глотка Зефир смотрит по сторонам, все еще боясь какого-то Второго Пришествия.

Полковник знает, что он чувствует.

***

Они встречаются на патио неподалеку от Риверсайд, в одном из тех доисторических бистро, где всё, от приготовления пищи до ее подачи на стол, выполняется плотью и кровью, и где всё, от приготовления пищи до ее подачи на стол, в результате этого страдает. Тем не менее, люди готовы платить за индивидуальный подход.