Страница 10 из 46
Наверно, ничего этого не было, и просто бабушка воспитывала у Юрия характер. Она была хитрой старухой. Она не раз говорила про этот случай, и ее рассказ крепко врезался Юрию в память, и иногда ему даже казалось, будто он помнит ту цыганку. А в последнее время ему кажется, что он заплатил за свои успехи не просто дорого, а слишком дорого, что он отдал за них что-то такое важное и неуловимое, без чего успехи становятся бессмысленными, перестают быть успехами.
У одного из поэтов — у Коржавина — Юрий читал:
Я работал в той области, Где успех — не успех...
Иные в этой области работают. А иные в ней живут. Юрию, кажется, досталось второе...
Когда на участке появилась Тая, Юрий вначале даже подосадовал: и так работы через край, а тут еще возись С практикантками.
Тая пришла не одна. Их вначале было три — Тая, Ольга и Лена. Потом Лену перевели
на другой участок. Юрий был очень рад этому — все-таки легче.
Начальники других участков завидовали ему — студентки были красивыми, стройными, с тонкими ногами и высокими золотистыми «бабеттами» на голове.
За такими побегаешь, — посмеиваясь, говорили начальники других участков.— А тебе сами в руки
идут... Целым косяком...
— Что толку? — отмахивался Юрий. — Я вне игры...
— Да, конечно,— соглашались с ним. — У тебя и жена не хуже...
Вначале все три студентки казались Юрию какими-то одинаковыми. Как когда-то европейцы казались китайцам— на одно лицо. Девушки приходили на работу нарядными, в туфельках на «шпильках», как будто шли не на стройку, а в парк. В конторе они вынимали из чемоданчиков
халаты и тапочки, запирали туфли в столе и уходили на стройплощадки.
После обеда студентки собирались в конторе и не меньше получаса трещали, как сороки, делясь утренними впечатлениями. Они не задавали Юрию в первые дни никаких вопросов, и он был очень рад этому, потому что все равно отвечать на их вопросы было бы некогда.
Потом вопросы все-таки посыпались. Они посыпались в один день, совершенно неожиданно для Юрия и сразу градом.
— Почему вы законсервировали электродный цех? Он же почти готов!
— Почему вы три года строите резервуар, который можно построить за месяц?
— Зачем вы строите свой полигон? Ведь в километре от вас громадный завод железобетона!
— Почему ваши рабочие с утра по часу ждут раствор?
Неужели нельзя начинать их рабочий день на час позже?
И еще было много всяких «почему» и «зачем», на которые Юрий не то что не успевал ответить, но которые даже не успевал осмыслить.
Он вначале пытался вставить какие-то, хоть короткие, ответы в этот поток вопросов, потом уже пытался просто приостановить его хоть на минуту, а затем махнул рукой, замолчал и только улыбался, переводя взгляд с одной девушки на другую.
Наконец они замолчали сами, переглянулись и рассмеялись, поняв, что произошло.
Юрий смеялся вместе с ними. А потом стал объяснять сложности планирования, снабжения и финансирования, которые вынуждают порой любых строителей, даже самых сверхгениальных, делать вещи, кажущиеся на первый взгляд нелепостями.
— У нас устаревшее планирование, — говорил он.— Планировать стройку в рублях при нынешних расценках — значит толкать людей на неизбежную консервацию зданий. Ведь отделочные работы дешевы. Они не дают плана... У нас сумбурное финансирование — ставят объект в план, а денег дают на три доски. Это вам как раз про резервуар... У нас нелепое снабжение. Нам нужны колонны, а завод железобетона гонит блоки и плиты, которые ему выгодны. У него ведь тоже план в рублях... Вот и приходится ради колонн свой полигон строить... Чтобы навести на стройке порядок, девчата, надо с Госплана начинать...
У Юрия было немало соображений по этому поводу. Накипело, наболело... Он уже давно разобрался, почему строительство отстает от всей остальной промышленности. Он не раз говорил об этом и с управляющим трестом и с начальником областного управления строительства. Он убедился, что не одинок в своих выводах... И теперь притихшие девушки внимательно слушали его и только изредка мигали подкрашенными ресницами.
Потом Лена вздохнула и тихо спросила:
— А вы пытались объяснить это руководству? Юрий усмехнулся. — Руководство знает все это лучше меня. Планирование в рублях критиковалось на десятках совещаний -» и «узких» и «широких»..,
— Почему же его не изменят? — спросила Тая.
— Видно, слишком сильна инерция. Ведь десятки лет было так. Не вдруг повернешь... Огромная страна...
— И почему нам этого не говорят в институте? — задумчиво сказала Тая.
— Нам тоже не говорили, — посочувствовал ей Юрий.
— В институте много чего не говорят... Приходится, так сказать, своим умом...
Им не дали тогда договорить. Приехал главный инженер треста, и пришлось ходить с ним по объектам, и записывать его указания, и потом ломать себе голову над тем, как их выполнить. Но Юрий чувствовал, что этот незаконченный разговор не прошел бесследно, что он как-то определил отношения с девушками. Раньше эти отношения были строго официальными. Теперь они стали теплыми, товарищескими.
Девушки уже не задавали Юрию первых пришедших в голову «почему» и «зачем». Они старались сами найти корни тех бед, которые тормозят стройку. И Тая разбиралась во всем этом глубже всех — он это сразу заметил.
Он вообще как-то постепенно выделил ее. И черты лица у нее были более мягкие, более нежные, чем у ее подруг. И губы были добрые, детские. И глаза были какие-то особенные, глубокие. По таким глазам не скользнешь равнодушным взглядом.
С рабочими Тая была удивительно внимательна и душевна. Она ни от кого ничего не требовала. Она считалась помощником мастера и могла приказывать бригадирам и рабочим. Но она не приказывала, а просила. И ее просьбы почему-то выполнялись точнее любых требований.
Слушая, как Тая разговаривает с бригадирами, Юрий однажды подумал, что, когда она выйдет замуж, она не будет говорить мужу: «Ты должен меня уважать!». Муж будет уважать ее и без подобных напоминаний...
Юрий усмехнулся. Уже шестой год Нора при каждой ссоре говорит ему: «Ты должен меня уважать!»,
«Ты не имеешь права меня не уважать!» А что толку? Юрий все равно ее не уважает. И давно не любит. И очень хорошо понимает, что такая жизнь лишает его самого простого и необходимого, самого обязательного человеческого счастья. Но с этим уже ничего не сделаешь.
Это придется терпеть. Может, до самого конца. Или, по крайней мере, до тех пор, пока Игорек не станет взрослым. И не потому, что Юрий чего-то боится. Никакая угроза персонального дела не удержала бы его возле нелюбимого человека. Просто Юрий не может без сына.
Никак не может. И это не холодный, рассудочный долг.
Это внутренняя, совершенно неистребимая потребность видеть сына, играть с ним, носить его на руках, лепить из него человека, которым можно будет гордиться.
И эта потребность сильнее всех остальных чувств. Даже сильнее любви к Тае.
Иногда Юрию кажется, что какие-то нелепые условности опутывают его, словно муху паутина. Это— можно, это — нельзя. Больше нельзя, чем можно. И даже то, что «можно», часто имеет столько «но», что, по существу, это уже не «можно», а «нельзя». И вот любишь девушку, и видишь, что она расположена к тебе, и, казалось бы, ничто не запрещает сказать ей о своей любви, и, может, даже не только сказать... Но... Но последствием этого «можно» будет разлука с самым дорогим тебе на земле существом. И вот уже «можно» становится «нельзя». И через это «нельзя» невероятно трудно переступить, потому что из двух зол выбирают меньшее, а из двух любовей побеждает большая.
Если бы можно было уйти и взять Игорька с собой!.. Как просто разрешились бы тогда все, казалось бы, не разрешимые для Юрия сложности... Но Нора Игорька не отдаст. И закон на ее стороне. И этот закон не обойдешь, не отменишь. И отцу, который не может бросить ребенка, остается только одно — ложь. Долгая, нескончаемая, беспросветная.