Страница 5 из 27
Вот этот мир двоеверия надолго сохранился. С ним связан еще один момент. Дело в том, что шаманизм, выросший из разрушившейся ритуальной религии, сохраняет очень твердое понимание того, что можно и что нельзя в отношении того или иного духа. Каждый дух требует своих жертв, своей пищи, своего обряда, потому что когда-то так было в древнем ритуале. Об этом можно много говорить, ритуал этот было совсем не шаманский, но он тоже был фиксированный, поскольку мы же не знаем, как в мире богов, и поэтому как открылось провидцам, так и надо было совершать ритуал до мелочей. В ведическом ритуале нарушение любой мелочи было катастрофичным, поэтому был специальный, самый главный участник ритуала брахман, который сам ничего не делал и наблюдал только за тем, как соблюдается священнодействие, чинопоследование ритуала.
С этим пониманием славянские, не забудем, что норманны — это тоже потомки индоариев, и в норманнских сагах намного больше остатков древней ведической религии, чем даже в славянских преданиях. Так вот с этим сознанием люди вошли в христианство. Они восприняли христианство не как неслыханную свободу — где Дух Господень, там свобода. Не как освобождение от закона рабства — вы не под законом, вы в благодати, говорит апостол Павел. А наоборот, как новую форму почитания сильных божеств, где нельзя ничего нарушать. Мы видим по массе тогдашних вопрошаний, причем даже священников, сохранились такие вопрошания Кирика епископа епископу, и там вопросы на уровне: что можно есть в воскресение? Как надо относиться к той или иной одежде? Все эти вещи, которые никакого отношения на самом деле к христианству не имеют, но которые до сих пор очень волнуют многих наших и единоверцев, и сограждан. Можно в брюках? Можно в юбке? Покрыть голову? Не покрыть голову? Можно в праздник есть рыбу, если праздник выпадает на среду и пятницу? Или нельзя? Вот это всё на самом деле оттуда. Представление о том, что все расписано до мелочей. Нет никакой свободы внутренней в предстоянии перед Богом. Это было, мы видим в массе тогдашних текстов даже священников и епископов, не говоря уже о мирянах.
Второй момент, очень печальный, намного даже более печальный, чем этом. Хотя отсутствие свободы — это очень страшная вещь. Но второй момент еще более печальный. Мы видим постоянно. Как была устроена власть формальная в Киевском государстве: старший в роде Рюрика из живых восседал на престоле в Киеве, а по мере старшинства, причем сложно определяемого, там дети, дядья, распределялись остальные престолы в княжеских городах, от больших и значимых, таких как Новгород, Чернигов, Переяславль на Днепре, до совсем маленьких городов. Уже среди 4-го поколения после Владимира, т. е. среди его правнуков, потомков Владимира мужского пола было около 90 человек, соответственно всё перемешалось. Тем более появились вече, а они были довольно влиятельны. Мы знаем из летописи, что очень часто какой-нибудь не очень симпатичный князь должен был занять тот или иной престол просто по старшинство, а горожане говорили «Ты нам не люб, иди». Надо сказать, что нелюбый князь редко смирялся, он приглашал поляков, половцев, других князей и шел громить этот город, соответственно, продавал в рабство завоеванных горожан, грабил церкви и в свою церковь, из того города, из которого он пришел, нес украденное из города, который он ограбил. То есть не было понимания, что святыня есть святыня, а святыня — это та же добыча. Мы знаем, как полоцкий князь ограбил Новгород в начале 13 века, в 1205 году, и в Полоцк вывез сокровища, даже паникадило, Святой Софии. И таких случаев очень много. Князь Рюрик Романович с черниговскими князьями ограбил Киев, чтобы захватить киевский престол, и тоже в Чернигов увезли святыни из Софии Киевской. Это совершенно обычная вещь! Мы видим, что к христианству, к христианской собственности, при всём благочестии, отношение тоже как к добыче. И при этом очень большое личное благочестие многих. Князья не идут в поход, не взяв с собой священника. В поучении Владимира Мономаха, правнука Владимира Крестителя, своим детям говорится, что надо обязательно утром и вечером читать молитвы, причем утренние молитвы читать до восхода солнца. И это не чисто риторическая фраза. Так поступали, говорится, и твой дед, и твои дядья, все так поступали, поэтому и ты так же молись.
С одной стороны это благочестие, с другой ощущение этого растущего, еще не раздавленного, не побежденного властолюбия и своекорыстия. К концу 12 — началу 13 века оно уже расцвело пышным цветом, начались фактически войны князей за власть, мощные гражданские войны, многие тысячи воинов гибли в этих битвах, особенно трагическая битва произошла в 1216 году на Липецком поле, 12 апреля, когда дети Всеволода Константин, Юрия и Ярослав сражались друг с другом, больше 10 тысяч людей погибло. Ростовские князья заманили своих четырех братьев и убили их, чтобы завладеть престолом, князь Черниговский Игорь был умерщвлен, чтобы не быть конкурентом на престоле. Князь Василько был ослеплен с этой же целью. Мы видим, как нарастает этот ком неправды.
Но сказать это было бы сказать не всё. Одновременно растет и иное. Дело в том, что уже в середине 11 века в Берестове, где была летняя резиденция князя Владимира, славянин Антоний, познакомившийся с Константинопольским, византийским и даже палестинским в первую очередь монашеством, основывает монастырь, который потом войдет в историю как Киево-Печерская лавра. Сам Антоний живет в пещере, почти никого к себе не пускает, но его ученик Феодосий становится действительно основателем общежитийного монастыря, т. е. монастыря где монахи живут не в отдельных скитах сами по себе и только собираются на общие богослужения, а монахи живут общей жизнью, помогая друг другу. Этот принцип, основанный когда-то Пахомием Великим в Египте, но для Киева очень важен был Студийский устав, устав Студийского К-польского монастыря. По этому уставу создается монашеская жизнь, и Киево-Печерский монастырь становится центром духовной жизни домонгольской Руси. Из него происходит более 50 епископов, сотни замечательных духовников, священников, монахов, это действительно кузница древнерусской святости. Причем и Феодосий, и Антоний, и его потомки не останавливаются перед тем, чтобы говорить правду в лицо князьям, чтобы богатых останавливать в их произволе, чтобы судьям, которые превратно судят, указывать на то, что если не изменят своего подхода, они погибнут. Это активное вмешательство в жизнь. У Киево-Печерского монастыря очень широкое поле.
В Новгороде чуть позже, в 12 веке, выдающимся подвижником, который для Новгорода был тем же, чем Антоний и Феодосий для Киева, становится Валаам Хутынский, который основывает знаменитый Хутынский монастырь, Хутынь, к северу от Новгорода на берегу Волхова. Это тоже такой центр духовной жизни Северной Руси.
Особенность русского монашество, видимо, вызванная особенностью жизни в новокрещеной стране, это развернутость к миру. Мы почти не находим аскетов, анахоретов, ушедших полностью от мира, разве что Антоний, но он и канонизирован довольно поздно, позже Феодосия. Обычный идеал монашества — это открытость миру, это духовничество, чудотворение, это учительство, ограничение произвола сильных мира сего. В этом смысле удивительный образ дает Авраамий Смоленский, замечательный святой домонгольской Руси, который был настоятелем одного из смоленских монастырей. Он был великим книжником, вообще книжность, это особенность монашества того, домонгольского времени. Они не пренебрегают ученостью в отличие от многих монахов Палестины и Сирии, которые гордились не только тем, что они носят рванье и не моются, но и книг не читают, кроме Священного Писания. Русское монашество отличалось тем, что тоже носило рванье и тоже, к сожалению, не мылось, но оно по крайней мере… Помню, князь Феликс Юсупов написал в своих воспоминаниях после посещения Соловков: удивительно, грязные немытые вонючие монахи, неужели этим можно служить Богу? Конечно, это особенность юга, которая на Руси плохо адаптируется, но не об этом речь. Русское монашество было книжным, а Авраамий Смоленский целую большую школу создал, причем переводческую школу, переводов с латыни, с греческого языка, может даже с еврейского, это было культурное делание. Хотя сам Авраамий за свои большие труды, как это часто бывает, очень много страдал.