Страница 6 из 13
Нельзя сказать, чтобы это облегчило Брамсу жизнь. Шуман к этому времени давно страдал психическим расстройством, пытался покончить жизнь самоубийством и вскоре умер в санатории для душевнобольных. Брамс остался в доме за главного и – как утверждают все специалисты – влюбился во вдову Шумана, прославленную пианистку Клару.
Однако отношения их всю жизнь оставались безукоризненно платоническими. Брамс считал Клару своим самым верным другом. Память о Шумане, которого они оба любили, сблизила их еще больше: знакомые говорили, что интеллектуально и эмоционально они ближе, чем большинство супружеских пар.{40}
В тридцать лет Брамс, уже будучи пианистом с мировым именем и известным композитором, переехал из Германии в императорскую Вену, культурную столицу Европы, где и прожил до конца жизни.
Высший свет Вены относился к нему как к Кинг-Конгу – с обожанием и ужасом. Брамс не считался ни с кем и ни с чем – и ухитрялся оскорблять даже своих ближайших друзей, бесцеремонно рубя им в лицо правду-матку.
В Вене про него ходила такая история. Однажды он был приглашен на светскую вечеринку; уходя с нее, он обратился к гостям: «Если здесь есть кто-то, кого я не успел оскорбить, прошу прощения». Друзья Брамса говорили, что, даже если история эта придумана, она должна была бы произойти.
Штраус и Брамс, Вена
Брамса попросту боялись, называли грубияном, циником с дурным характером, гиперчувствительным, а он всего-то не считал нужным тратить время на реверансы и прочую ерунду. При этом он мог быть невероятно щедрым, и, если какой-то молодой композитор привлекал его внимание, Брамс готов был сдвинуть небо и землю, чтобы помочь ему, как это было в случае с Дворжаком или с Григом.{41}
В юности он был симпатичным – худой, светловолосый, с ярко-синими глазами, но в зрелые годы отрастил огромную бороду и погрузнел. Как натуральный холостяк, он не слишком следил за своей внешностью – всегда был обильно обсыпан пеплом сигар, которые курил постоянно; а поскольку ненавидел покупать одежду, то все время ходил в чем-то старом и залатанном. Да и привычек он был самых скромных: даже когда не бедствовал, ел в самых дешевых ресторанах – обычно в своей любимой таверне «Красный еж», ему нравилось, как там варят кофе.
Другим композиторам, все-таки, могло быть важно положение в обществе, мнение других о себе, наконец, успех и слава. Брамса же, кроме музыки, ничего не интересовало.
Йозеф Йоахим
И если он и тратил на что-то деньги, то только на свою коллекцию нотных рукописей, в которую входила, например, соль-минорная симфония Моцарта. Этот человек на самом деле жил в музыке.{42}
В эпоху музыкально-симфонических картин Брамс признавал только «чистую музыку». За всю свою жизнь он не написал ни одной ноты программной музыки, не говоря уже об опере.
Над своей первой симфонией он работал около пятнадцати лет; симфония – это вам не хиханьки-хаханьки, – говорил он нетерпеливым друзьям. И за всю жизнь написал всего четыре, зато все они (как и другие его основные произведения) не выходят из репертуара симфонических оркестров всего мира.
Поначалу он зарабатывал на жизнь игрой на фортепиано, но в тридцать пять лет, после успеха «Германского реквиема», стал обеспеченным человеком, перестал давать концерты и если и дирижировал, то только собственными произведениями. А под конец жизни даже решил вообще не писать – но против природы не пойдешь: именно тогда он создал несколько своих лучших произведений.
Критики не любили его, считали реликтом, пережитком прошлого. Нападали на него и справа, и слева, а он, как слон, шел куда ему было нужно и не обращал внимания на укусы. Брамс знал себе цену, как это свойственно всем великим.
Как и Бах, Брамс суммировал свою эпоху – собрал все лучшее, что было в ней; на нем эра симфоний практически закончилась: в его руках это искусство, сформированное Гайдном и Моцартом, обрело свое завершение.{43}
Близкий друг Брамса, величайший скрипач XIX века Йозеф Йоахим, писал про него: «Брамс – самый большой эгоист в мире, хотя он сам об этом и не подозревает. Его широкая натура проявляет себя непредсказуемо, но совершенно не обращает внимания на других. Все, что интересует его, – это без помех писать музыку, а его вера в возвышенный мир фантазии и привычка не подпускать к себе нездоровые ощущения и воображаемые страдания других граничат с гениальностью. Его сочинения беспощадно отвергают все земные страдания. Я никогда не встречал настолько талантливого человека».{44}
Когда вам некуда торопиться, когда вы летите над облаками или едете по каким-нибудь бескрайним просторам, мой вам совет – наденьте наушники и поставьте Третью симфонию Брамса: ваши уши услышат то, что видят ваши глаза. Музыка Брамса – как пронизанный солнечным светом лес, вечный и безмятежный.
Все переживали, что Брамс не верил в Бога. Даже его ближайшие друзья были в отчаянии от его бездуховности. Его протеже Дворжак убивался: «Такой великий человек, такая великая душа – и ни во что не верит!» Это только увеличивает мое к нему почтение. Зачем тратить слова? Достаточно вслушаться в музыку, чтобы почувствовать: в глубоких и чистых душах Бог живет, не нуждаясь в словах. И солнечный, летний мир музыки Брамса дает нам то, чего никогда не передадут никакие книги.{45}
Cocteau Twins
{46} Cocteau Twins, «Близнецы Кокто», – самая загадочная группа из всех, что когда-либо ходили по земле.
О них писали просто: «Феномен. Ошеломляющая красота».
Cocteau Twins собрались вместе в 1980 году, навсегда изменили лицо современной музыки и пятнадцать лет спустя, в середине записи своего девятого альбома, решили, что «достаточно – это достаточно», – и разошлись навсегда.{47}
Краткая история Cocteau Twins умещается в нескольких строках. Группа была основана двумя ребятами – Робином Гатри (Robin Guthrie) и Уиллом Хэгги (Will Heggie) – в маленьком шотландском городке Грэнджмаут (Grangemouth). На местной дискотеке они встретили девушку по имени Лиз Фрэйзер (Elizabeth Fraser), и она стала у них петь.
Их первый альбом «Garlands», вышедший в 1982-м, немедленно был замечен прессой. В следующем году басист Уилл покинул группу, и Робин с Лиз остались вдвоем. Это и было началом подлинного звука Cocteau Twins: ударный агрегат «Roland 808», многослойные обработанные гитары Робина Гатри и так же многослойно записанные неземные голоса Лиз Фрэйзер – комбинация ни на что не похожая. Робин – очень особенный гитарист: он часто замечал, что его больше интересует то, как записана гитара, чем ноты, которые она играет.{48}
LP «Garlands», 1982
В этом составе они записали семь альбомов и несколько мини-альбомов, иногда к ним присоединялся басист Саймон Рэймонд (Simon Raymonde). Они много играли живьем. Для концертов на сцене появлялся живой ударник и второй гитарист. Вот и все.