Страница 57 из 67
Декарт, как известно, считал сон моментом нашего исчезновения, когда только Господь нас сохраняет, а не мы себя сами Это провал, обусловливающий нашу неукорененность в этом мире, нашу неавтономность, несуверенность и не-самодостагочность. А Левинас, наоборот, полагает, что только возможность отключить работающий режим сознания порождает «я». Если в какой-то момент можно погрузиться в сон и отключить всю непрерывно транслируемую данность, то именно тогда, совершенно беззаботно по отношению к тому, случится пробуждение или нет, мы можем говорить о себе в первом лице.
Я думаю, он был совершенно прав, потому что только возможность выхода из состояния навязанной, пусть даже высшей, данности вводит новое измерение в мире — бытие от первого лица. В противном случае такое бытие становится излишним. Конечно, я могу подтвердить существование существующего, когда мыслю и постигаю устройство сущего, но подтвердить существование «я» возможно лишь когда я могу от этого отключиться, а потом подключиться вновь, — хотя вот это уже не гарантировано. Режим перехода к измененным состояниям сознания примерно такого же порядка. Это некое дистанцирование от, казалось бы, максимального присутствия, данного тебе здесь и сейчас. Что же означает подобное дистанцирование, неблагодарное уклонение минимизации, ухода от столбового пути? Примерно то же, что и погружение в сон. Переход к ИСС дает возможность впервые выявить анонимное существование, не имеющее никаких существующих, как нечто объективированное. В нашем нормально обустроенном мире, в нашем распорядке повседневности, где мы так или иначе имеем в своем распоряжении трансцендентальный субъект Канта со всеми его устройствами, со всеми его схемагизмами и схватываниями, мы располагаем объектами относительно которых можем высказываться как угод-
243
Измененные состояния сознания
но и можем их воспринимать, однако анонимное существование остается внутри нас и мы никак не можем от него дистанцироваться. И только тогда, когда мы действительно совершаем трансцендирование и переходим в измененное состояние сознания, этот режим, расписание, распорядок повседневности возникает перед нами как некий объект, как некое «надо же, а я-то думал, что это все и навсегда». Оказывается, что обрывки обязанностей точно так же объективируемы, как и объекты познания. В данном случае мы совершаем странный акт выключения из розетки и оказываемся в новой точке, вовсе не являющейся точкой совершенного приобретения.
Аркадий Драгомощенко как-то мне сказал: «Ты знаешь, Саша, я вообще очень люблю выпивать, но когда я выпью, то теряю многоплановость». Он задумчиво поскре-бывает лысину, а затем добавляет: «Но обретаю уверенность». Это совершенно точный отчет. Действительно, многоплановость теряется, но следом не просто обретается уверенность, а сама многоплановость, якобы потерянная, впервые конституируется. Именно в момент ее утраты я понимаю, какова она есть. При случае я к ней вернусь. В линейной принудительности измененных состояний сознания я, быть может, ее теряю, но и обогащаю тем, что будет в нее внесено. Это момент вычитания, предоставляющий нам не просто гарантию того, что наше акмэ возобновится или что оно продолжает быть нашим акмэ, но еще и определяющий какие-то решающие события. Я намеренно не касаюсь того, о чем мы говорили раньше, — о степени презентации другого. Как мне кажется, при начале феноменологического отслеживания фиксируется не максимизация сознания, а возможность мгновенно выйти из него, чтобы вернуться. Только отсюда проистекает состояние суверенности, в котором мы можем быть интересны другому, самому себе и Богу. Именно по этой причине наше
244
Беседа 9
бытие от первого лица никогда не состоится, если мы не имеем действительного опыта дистанцирования, выключения из розетки, отключения режима принудительной трансляции, даже если эта трансляция является трансляцией непрерывной благодати. Я от нее отключаюсь, и именно поэтому существую.
Д. О.: Если мы попытаемся найти идею, в наибольшей мере противоположную идее изменения состояний сознания, то таковой, как мне кажется, можно считать известную феноменологическую концепцию потока сознания. Гуссерль в разных формулировках говорит приблизительно следующее: возьмем, к примеру, восприятие стола, — что в нем является непрерывным? В нем непрерывно только одно — переменчивость самого восприятия. Закрыл глаза, и нет стола. Открыл, и стол появился снова. Это одно и то же восприятие стола? Нет, отвечает Гуссерль, восприятие никогда не остается тем же самым. Кроме того, оно пребывает в постоянном потоке сознания и само, в свою очередь, является постоянным потоком. Определенные сомнения вызывает принципиальная размытость, нечеткость дискретных состояний внутри потока сознания. Как если бы мы созерцали этот поток со слишком близкого расстояния. Представим себе человека, который едет на поезде и смотрит на мир за окном. Где-то далеко, почти на линии горизонта медленно проплывают дома; солнце, которое их освещает, кажется, стоит на месте; однако метрах в пятидесяти от железнодорожного полотна, вдоль которого высажены деревья, пейзаж выглядит размытым, он превращен в сплошную зеленую полосу. Но если бы мы захотели трансцендировать эту часть ландшафта либо дистанцировать собственный взгляд, все выглядело бы по-другому Гуссерль, впрочем, интересуется только той частью сущего, которую можно отслеживать через ближайшие
245
Измененные состояния сознания
данности сознания. В этом случае исключительную значимость приобретает поправка на скоростной режим восприятия. Очевидно, что нельзя войти в один и тот же поток два раза, и даже одного раза не войти, но если двигаться быстрее потока, тогда в него можно входить бесчисленное количество раз.
Включать иные скоростные режимы — это и значит переходить в измененные состояния сознания. Ты все еще выглядываешь в окно, и в то же время видишь себя выглядывающего как бы несколько со стороны. Перед тобой по-прежнему сплошная зеленая полоса, но теперь в нее вкраплены чередующиеся, мгновенно сменяющие друг друга сингулярности, отдельные деревья. Они возникают только на миг, подобно буддийским дхармам. Они обретают форму, которая моментально возвращается в пустоту. Дело уже идет не о непрерывности, возникающей всего лишь на основе того, что непрерывно переменчивым является восприятие, а о том, что сама его переменчивость — есть трансцендентальная уловка совершенно неизменного, обладающего жестким предметным креплением сознания, знающего только одно состояние — так называемую интенциональ-ность. Понятно, чего хотел Гуссерль. Ему было важно продемонстрировать, что когда мы смотрим на стол, зная, что это стол, то за этим, казалось бы, самоочевидным фактом стоит целый ряд сложных взаимозависимых актов восприятия и осознания, которые мы обыкновенно просто не отслеживаем. Стол, обладающий для нас смыслом, возникает в этом ряду последним — как вещь, находящаяся по ту сторону различных оттенков коричневого, шероховатой поверхности, закругленных углов, продолговатой формы, древесного материала и т. д.
Можно заметить, что подобный взгляд в значительной мере ретроспективен, — мы все равно уже сознаем, что это стол, и теперь обращаемся к тому, что предпосылалось на-
246
Беседа 9
шему осознанию. А если не обращаемся, то ничего страшного не происходит, стол как был столом, так им и остается, хотя бы в порядке пассивного синтеза. Переход в измененные состояния сознания несколько иначе преподносит суть дела. Он знаменует собой отмену идеи потока, идеи непрерывности, идеи того, что сознание должно постоянно брать на себя труд по конституированию мира, пребывать в заботе, быть на что-то направленным. Происходит, как выразился Александр, выключение из розетки. Это вовсе не означает, что нас тут же повергает в смятение или что мир обессмысливается. Напротив, мир впервые выглядывает из-за шторы, за которой до того лишь угадывался и где обозначался только его предметный контур. Мы больше не спрашиваем, моргая глазами, одно ли и то же это восприятие стола? Вопрос теряет всякий смысл, едва стол делается местом, собирающим вокруг себя и символически организующим пребывание людей, которые за ним встретились, разговаривают, пьют вино. В этом событии нет никакой противостоящей нам предметности — она отменяется первым же дистанцированием в измененное состояние сознания.