Страница 3 из 4
4
Отгадай, моя родная,
Отчего я так грустна…
В этой комнате на стенках Светотени от лампадки, И в окно стучатся липы. Стулья, важно подбоченясь, Темнотою недовольны. Свечку только что задули, И она, ко сну готовясь, Остывает и твердеет. И роман французский дремлет; В нем сафьянная закладка, У очередной страницы На ночлег остановившись, Тихо с буквами болтает. Только зеркало ни разу Ночью глаз сомкнуть не сможет, Отражая терпеливо Каждый угол, каждый лучик. На столе скучают перья И молчат всю ночь шкатулки; В тех шкатулках много писем, Тихих, теплых, строгих, светлых. Я б хотел начать поэму О столе из этой спальни: Что он думает, какие У него друзья и сколько Разных трещин и царапин На его дубовой ножке. И о трещинах подробно; Об одной, о самой главной, Что прилежной тонкой змейкой Вдоль сухих волокон вьется, Как река на пестрой карте. А под тонким одеялом Тело как бы потерялось, Лишь лицо, уставясь в угол, Смотрит остро, напряженно На икону золотую С потемневшим ликом Девы. У стола — дорожки трещин, У людей — морщинок сетки Лица без морщин — чужие, Словно чистый лист бумаги, Словно вещь из магазина. У нее на лбу морщину Первого большого горя Смерть отца напечатлела. После первой ночи с мужем В уголке виска, у глаза, Пролегла одна бороздка — Страха, разочарованья. А сегодня появились Неожиданно две новых Там, где брови собирались Уголком тупым сомкнуться, И у губ, едва заметно, Завтра, после пробужденья, Обе сгладятся, исчезнут, А покуда в них — страданье, Просьба страстная, молитва. За окном стучатся липы, И минутная морщинка Меж бровей ширококрылых Углубляется, длиннеет: Не жандармы ль? не за ними ль? Но в саду черно и глухо. Это ветер, ночь и думы Страхи праздные рождают. А в углу, из-за лампадки, Два больших и светлых глаза Смотрят ласково и скорбно На подушку, где молитва Из беззвучных уст струится. — Благодатная Мария, Любящих приют надежный, Утешительница павших И отчаявшихся пристань, Ты все видишь, Ты все знаешь, Ты плохого мне не хочешь, Ниспошли… ему спасенье, Дай спокойных сновидений. Богородица Святая, Поучительница темных И не знающих дороги, Если должно совершиться То, что я готова сделать, Дай мне знак простой и внятный. Но в малиновой лампадке Огонек не колебался, И глаза смотрели кротко — Так спокойно, так печально, Словно скорбь в себя вобрали Всех людей и всех столетий. — Ты, наверное, не хочешь, Чтобы я его любила. У тебя в глазах равнина, У него в глазах большое И пылающее солнце. От лампадки свет внезапно Залил комнату, как снегом… У Сената в день восстанья… Снегом… с негой… с поцелуем… Богородица не хочет, Смотрит грозно, без привета. Я не буду, я не буду. От меня Она уходит! Сквозь окно и через липы… Я бегу за нею следом С криком: Матушка-голубка, Солнышко мое, постой же! И она остановилась, И сказала: Спи, родная. Я заснула. Я заснула. Я все сделаю, как хочешь. Я заснула. Я заснула. И спросить и он ответит: Ты не знаешь? я не знаю. Ты не помнишь? я не помню. Хорошо не знать, не помнить. Я вот знаю, сколько футов Составляет ярд английский И в каком году родился Вольфганг Амадеус Моцарт; Знаю всякое — и что же? Мне от этого не лучше, Мне от этого не легче. Ведь совсем еще недавно Люди к небу порывались, И романтики учили, Что в другом каком-то мире Все не так, все по-иному. Но столетье пролетело, И следов иного мира Не могу я обнаружить, Оглушенный шумом-звоном Переполненных трамваев И истошных заголовков Да синкоп безумной скачкой По заезженным дорогам Засоренного эфира; И лети хотя б в ракете, Не найдешь иного мира. Все Америки открыты, Белых мест на карте нету. Только изредка, случайно, Перед сном, когда не слышат, С головой под одеялом Бесполезно строишь планы, Как бы написать поэму, Где б герои появлялись Только в легких очертаньях; Все пунктиром, все не прямо, Только слабые намеки Расплывающихся красок, Только контур от сюжета, Только аромат от темы. А за этим — словно отзвук Колыбельного напева, Музыкой темно-зеленой В дрему тихо увлекая, Листья липы, листья липы…