Страница 54 из 88
Такой скупой ответ меня задел. Мне казалось, что я мог бы рассчитывать на большую откровенность.
— И больше ты ничего не прибавишь?
— Мне нечего прибавить. Все, что от тебя потребуется, — это спрятаться за деревом, а если кто-нибудь появится, просвистеть условный мотив. Ты согласен?
— Само собой. И когда это будет?
— Через день или два. Мы дадим тебе знать, — сказал Люциан, а потом быстро подошел к окну и вылез в сад. Костшева последовал за ним.
Я смотрел им в спину, злясь на них обоих и на самого себя. Сколько я ни ломал голову, но угадать, что за дело нам предстояло, был не в состоянии.
Спустя два дня Люциан пришел один. Я понял, что готовится что-то очень важное. Не то чтобы Люциан волновался, — нет, он достаточно владел собой, но я повидал много людей в подобные решительные моменты, так что его напускное спокойствие не могло меня обмануть.
Я смотрел на его блуждающую улыбку и чувствовал, что у меня колотится сердце и руки становятся горячими и влажными.
— Итак, это будет сегодня?
— Да, — негромко ответил он. — Надень резиновые сапоги. Трава мокрая.
Я пошел в свою комнату, но он остановил меня и оглядел с ног до головы:
— Переоденься во что-нибудь темное. Ты должен быть незаметным.
— Ладно. Сейчас.
Люциан уселся в кресло, которое бессознательно выбирал всегда, когда нервничал. Я глянул на него: он насупился, на скулах заходили желваки, зажженная сигарета застыла в руке. Я пошел наверх, быстро надел темные брюки, свитер, куртку и вернулся в гостиную.
Люциан раскачивался в кресле.
— Вот это лучше, — сказал он. — Ты готов?
Ответить я не успел — Люциан ринулся к черному ходу. Я — за ним. На тропинке за домом он остановился и положил руку мне на плечо. Долго всматривался в темноту и, уверившись, что за нами никто не следит, рванул вперед. Было холодно и сыро. Я поднял воротник куртки и бесшумно пошел рядом с Люцианом. Мы держались края тропинки, стараясь оставаться под кронами деревьев. Пройдя с километр, Люциан сошел с тропинки и свернул в лес. Потом мы вышли на луг с густой мокрой травой и быстро зашагали, описывая широкую дугу. Я понял, что мы обходим деревню, чтобы зайти в лес с другой стороны. Километра три шли полями позади дворов и действительно снова очутились в лесу. Люциан ни разу не сбился в потемках с пути и уверенно шел первым. Я еле поспевал за ним, ковыляя по узкой тропе, которую он прокладывал меж деревьев, кустов и корней. Еще один мучительный километр, и Люциан остановился.
Тут росли густые кусты, видимо облюбованные заранее, Люциан бросился на землю за ними. Место было выбрано превосходно. Отсюда хорошо просматривалась дорога, а нас с дороги было не видно. Сзади тоже никто не мог подойти — мы бы услышали шаги. В случае внезапной тревоги мы могли легко ретироваться и затеряться среди деревьев. Все эти тщательно продуманные предосторожности еще больше убеждали меня, что речь идет о чем-то очень важном.
Я сидел на траве, а Люциан стал ходить взад-вперед, бдительно глядя на дорогу. Я устал и продрог. Таинственный вид Люциана и полное невнимание ко мне выводили меня из терпения. Я крепился сколько мог, и все же меня прорвало.
— Послушай, Люциан, — выпалил я, — какого черта ты темнишь? Тащишь меня невесть куда — ладно, я не против, но хотелось бы хоть примерно знать, чего ради! Сколько мне еще тут торчать? Плевать, можешь не говорить, что будет, скажи когда!
Он ошарашенно посмотрел на меня:
— Что с тобой? Тебе нехорошо?
— Нехорошо? Нет, просто объясни, если не трудно, зачем мы сюда пришли.
— Да я уж объяснял. Пустячное дело, не о чем и говорить.
— Нет уж, все-таки скажи!
— Ну хорошо, скажу, только потом, не сейчас.
Он продолжил наблюдение. А я мрачно нахохлился. Я чувствовал себя осмеянным, униженным, но ничего не мог поделать. Когда Люциан сел отдохнуть со мною рядом, я снова пристал к нему с вопросами:
— Ты так и не скажешь, что происходит? Но почему? Ты мне не доверяешь?
Он поморщился и досадливо тряхнул головой:
— Вот именно. Мы тебе не доверяем…
Я возмущенно вскочил:
— Что?!
— Сядь. Дай мне договорить. Ты не так понял. Мы знаем, что ты предан делу и достоин доверия. Но у тебя слишком доброе сердце. Рисковать же мы не можем. А теперь успокойся. Тихо! Это приказ!
Я обуздал свое самолюбие и хмуро повиновался. Потянулись тягостные минуты. У меня затекли ноги, я хотел встать и размять их, но Люциан властным жестом остановил меня. По дороге кто-то шел. Тишину разрывал грохот подкованных ботинок по камням — казалось, шумели нарочно. Вдруг я с изумлением услышал, что идущий засвистел наш условный мотив. Я вопросительно покосился на Люциана, но он оставался непроницаемым.
И вот наконец этот человек очутился в поле нашего зрения. В свете луны, еще и ослабленном облаками, мне показалось, что он похож на Костшеву, но полной уверенности не было.
Поравнявшись с кустами, он, не замедляя шага, бросил взгляд в нашу сторону. Я не спускал глаз с Люциана, пытаясь разгадать смысл происходящего. Он же со странной усмешкой на губах смотрел теперь не на человека на дороге, а в ту сторону, откуда тот пришел. Я посмотрел туда же и вскоре разглядел в темноте на обочине другого человека, перебегавшего от дерева к дереву, явно преследуя Костшеву, если это был он.
Люциан тяжело и часто задышал. У меня бешено забилось сердце. Преследователь вышел на середину дороги как раз напротив того места, где мы прятались. Люциан медленно, осторожно встал, поманил меня рукой, и мы оба, пригибаясь, двинулись вдоль дороги параллельно тому человеку, пропустив его метров на двадцать вперед. На минуту мы замедлили шаг, и я потерял преследователя Костшевы из виду. Но вдруг в кустах послышался шум борьбы: шуршали листья, трещали ветки. Люциан застыл и в крайнем возбуждении вцепился мне в плечо.
— Оставайся здесь, — чуть слышно шепнул он. — Если кто-нибудь появится, просвисти нашу мелодию и быстро прячься.
Он ринулся на дорогу и исчез. Я еле удержался, чтобы не побежать за ним, но у меня была другая задача, и, как это было ни прискорбно, я остался на месте. С четверть часа я озирал дорогу и окрестности, ловил каждый звук, а в голове теснились горькие мысли — было обидно за себя и тревожно за товарищей. Наконец я увидел медленно приближающуюся фигуру — это был Люциан. Лицо его было очень бледным. А когда он подошел, я увидел капли пота у него на лбу. Вид его так меня обеспокоил, что я предложил ему переночевать в усадьбе. Опасность минимальная, уже поздно. Но он огрызнулся:
— Нет уж, я не такой дурак. — Потом, смягчившись, прибавил: — Прости, Витольд. Не обижайся. Я все объясню тебе дома, через пару дней.
Люциан, шатаясь от усталости, побрел через поля, а я пошел по тропинке обратно, тоже совершенно обессиленный и мечтая поскорее лечь. Вот и дом, и дверь моей комнаты. Я открыл ее и отпрянул — там горел свет! Оказалось, это Данута. Она меня дожидалась. Ни удивляться, ни сердиться у меня уже не было сил. Данута тревожно спросила:
— Что-нибудь случилось?
— А разве что-то должно было случиться? — язвительно ответил я.
Данута умирала от беспокойства, но утешать ее я не мог.
— Ты уверен, что тебе нечего сказать? — В голосе ее звучала мольба.
— Совершенно.
— Ну пожалуйста, мне надо знать!
— О чем ты?
— О том, что произошло этой ночью, конечно!
— По-моему, скорее ты мне можешь это рассказать. Уж верно, ты знаешь больше, чем я.
— Ничего я толком не знаю. Знала бы — не стала бы тебя спрашивать.
— Я слишком устал, чтобы разгадывать загадки, — сухо сказал я и шагнул к кровати.
Данута укоризненно посмотрела на меня и вышла.
Меня уколол стыд, но я уже валился с ног. Не раздеваясь, улегся и мгновенно заснул.
На другой день проснулся поздно. Никого не хотелось видеть. От вчерашней ночи в душе был тяжелый осадок из стыда, страха, досады и унижения. Я оседлал лошадь и скакал верхом до самого обеда.