Страница 7 из 7
И, наконец, самое главное и что было труднее всего — писать полагалось с нажимом.
Ого, этот нажим! Прямо удивительные вещи делал этот нажим.
Например, кружок. Без нажима — никакого вида. Просто кружок, как кружок. Но стоит только сделать крепкий нажим на одной стороне этого кружка — и сразу получается великолепнейшая буква «о»!
Даже самая простая палочка с нажимом получала вид.
А на уроках чтения!
Петрик и раньше умел читать. Просто научился сам по себе и читал даже целые книги. Но в классе это же было совсем другое дело!
Ведь подумать только, как мало на свете букв, а сколько из них разных слов может получиться.
Ма-ма. Ра-ма.
Па-па. Ла-па.
Лам-па.
На уроках арифметики Клавдия Сергеевна часто вызывала к доске.
От десяти отнять семь, сколько будет? Очень просто. Можно даже на пальцах сосчитать. Три!
Но какое же могло быть сравнение, когда это нужно было делать на доске! Мел падал на пол. Его приходилось поднимать. Пальцы становились совершенно белыми, будто их нарочно окунули в зубной порошок. А курточка?! Вся курточка покрывалась такими разводами, что сразу по одному только ее виду можно было понять: человек отвечал у доски.
А какие цифры можно было писать! Каждую величиной со стул. И даже больше.
Все это было невероятно интересно, и дома Петрик ужасно хвастался.
— А меня опять вызывали, — говорил он, как о самом обыкновенном событии, а сам замирал от радости, — к доске…
— И как? — спрашивала мама.
— Еще неизвестно, — отвечал Петрик, а потом скромно прибавлял: — Кажется, прилично…
Но как волновался Петрик, когда Клавдия Сергеевна объявила всему классу, что завтра будет выставлять отметки!
За обедом он ничего не мог есть и все ерзал на стуле. Мама наконец рассердилась:
— Да что с тобой, Петрик? Чего ты вертишься? Что-нибудь случилось?
Именно этого вопроса и ждал Петрик. И он ответил с деланной небрежностью:
— Завтра будут выставлять отметки… У меня будут, может быть, «песики», а может, и «хоры»…
— Что это за «песики»? — удивился папа. — И что это за «хоры»? Первый раз слышу…
Какой папа смешной! Ну откуда же он мог знать о таких вещах? Ведь он учился еще при царе!
И Петрик, стараясь не показывать своего превосходства, объяснил, что «песики» — это, иначе говоря, «посредственно», а «хоры» — «хорошо»… А еще бывают «плошки» — то есть «плохо».
Оказалось, конечно, что у Петрика нет не только «песиков», но и «хоров» — одни сплошные «отлично».
Однажды утром, вбежав в класс, Петрик и Опанас увидали на своей парте, как раз на том самом месте, где полагалось сидеть Опанасу, какого-то совершенно неизвестного мальчика. Причем мальчик этот расположился со всеми удобствами, как у себя дома. В ложбинку для перьев он успел выложить свои письменные принадлежности. Книги и тетради он, видимо, убрал внутрь парты. И крепко поставил оба локтя на крышку, обхватив ладошками щеки и подбородок.
Одним словом, этот неизвестный новенький устроился наславу и, как видно, не собирался уступать места ни Опанасу, ни кому-нибудь другому.
Ну кто бы мог стерпеть такое неслыханное самоуправство?
Опанас и Петрик переглянулись и мгновенно, как разъяренные тигры, кинулись на защиту своего места.
— Нашелся… тоже! — крикнул Опанас, грозно надувая красные щеки. — Выкатывайся!
— Сейчас же, сейчас же… сию же минуту! — крикнул Петрик, наступая на мальчика с другой стороны.
От такого натиска даже более мужественного человека бросило бы в дрожь! А мальчик был такой маленький, бледный, с тонкой шейкой и перепуганными глазами. Неудивительно, что его сразу затрясло. Он торопливо вскочил и стал собирать книги, тетради, карандаши, перышки… Его веснущатый носик жалобно сморщился. Он заморгал, возможно собираясь заплакать, и стал бочком вылезать из-за парты.
— То-то же! — сказал Опанас, сразу приходя в благодушное настроение и легонько с видом победителя щелкнув новенького по затылку. — Знай наших!
— Да, — сказал Петрик, усаживаясь на свое место, и, не теряя времени, принялся укладывать на место книги и все остальное, — знай наших… И зачем было занимать чужие места?..
Новенький знал и «наших» и «ваших». Довольный, что обошлось сравнительно легко и безболезненно, он стоял со своими пожитками, полный нерешительности, не зная, куда сесть. А вдруг он снова попадет на чужое место?
Опанас же только что приготовился занять отвоеванные позиции, как в класс вошла Клавдия Сергеевна — во время этой суматохи они прослушали звонок к началу урока!
— Куда ты? — сказала она, подходя к новенькому. — Ведь я тебя посадила на это место, значит и сиди…
— А я? — возмущенно воскликнул Опанас. — А куда же я?
— Ты? — сказала Клавдия Сергеевна, быстрым взглядом окидывая класс. — Ты будешь сидеть на третьей парте с Таней Тихоненко.
— На третьей? — воскликнул Опанас. — Почему на третьей?
— А что? Это будет очень хорошо. Я бы пересадила Петрика Николаева, но он близорукий, так пусть сидит на первой…
Опанас сердито засопел. Рассадить его с Петриком, с таким другом! Какая несправедливость!
Но Клавдия Сергеевна даже внимания не обратила на расстроенное лицо Опанаса и как ни в чем не бывало продолжала:
— Митя Федоров сядет на вторую… а то ему с последней плохо видно и мне его тоже не совсем хорошо видно… А Ральфик Тишинский сядет на его место…
Как это умно и умело Клавдия Сергеевна рассадила ребят! Как раз самые смирные угодили к самым разговорчивым. А самые озорники оказались соседями самых больших тихонь. Тех, кто знал меньше, она посадила к тем, кто знал больше. А прилежные и аккуратные ученики попали рядышком с лентяями.
И все это произошло так быстро: не успели ребята опомниться, как одни уже сидели на новых местах, а другие имели новых соседей.
Но Петрик, конечно, всего этого и не заметил. Он был слишком удручен. Ведь подумать только: они просидели рядышком с Опанасом столько славных деньков — наверное, целых две недели, — и вот, пожалуйста, их рассадили!
Ах, как им было хорошо! А теперь?
Теперь Опанас где-то далеко, чуть ли не на краю света, на третьей парте в первом ряду. А у Петрика под боком новый сосед, какой-то совершенно чужой, неизвестный мальчик. Да к тому же, кажется, плакса…
Петрик мрачно покосился на новенького и окончательно пал духом. Этот новенький был совершенно рыжий! Ну как есть весь рыжий… Рыжий до последнего волоска. Даже ресницы у него были рыжие. И щеки в рыжих веснушках. И лоб в веснушках. И даже на руках веснушки. Как будто его нарочно всего обмазали яичным желтком, как пирожки, перед тем как сажать их в печку…
Вот наказанье! Вместо такого превосходного мальчика, как Опанас, такой сосед!
Глава шестая. За окном падает снег
Зима не наступала очень долго. Все время шли дожди, из водосточных труб хлестала вода. В школу нужно было ходить в калошах, что было довольно-таки неприятно. Но спорить не приходилось. По дороге встречались такие лужи, что их почти невозможно было перейти даже в калошах.
Не верилось, что где-то есть морозы. И снег лежит чуть ли не до колен. И даже, может быть, где-то катаются на лыжах и на коньках.
Петрик печально смотрел, как с голых вишневых веток, дрожа, капают тяжелые мокрые капли, похожие на крупные слезы, и ему самому хотелось горько плакать…
И вдруг, совершенно неожиданно, когда все решили, что зиме вообще не бывать, подул холодный северный ветер. В течение нескольких часов все высохло и затвердело. Деревья покрылись звонкими стеклянными чешуйками, а тучи низко свесились над поселком, словно собираясь улечься на крыши домов или посередке улицы.
И к вечеру пошел снег.
Белые мошки нерешительно завертелись, медленно опускаясь и снова взлетая, будто не зная хорошенько, что им делать: упасть на холодную землю или поскорее взвиться обратно к тучам…
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.