Озаренные

— Перестань! К чертовой матери твои миски! — заорал Яков Иванович. — Понять не можешь, о чем говорят... Клуша!

«...Наряду с этим процветает и другое — штурмовщина. Как правило, в первой декаде некоторые шахты треста не выполняют плана, «набирают пар», как говорят в Белополье, а во второй декаде «раскачиваются». В третьей декаде от руководителей шахт требуют любым путем наверстать упущенное... Ухудшилось состояние горных выработок, не соблюдаются графики ремонта механизмов, планы подготовительных работ не выполняются...»

Яков Иванович слушал, вытирая платком лоб.

«...Управляющий трестом товарищ Черкасов придерживается «теории», что нужно «идти в глубину» и не нарезать длинных лав. Между тем, если бы лавы были не в шестьдесят-восемьдесят метров длиной, а в сто пятьдесят — двести и применялся бы метод «узкого захвата», то добыча угля из каждой лавы увеличилась бы примерно в полтора раза...»

Черкасов представил, как через несколько часов с ростовским поездом прибудет в Белополье областная почта. Тысячи людей, подчиненных ему, прочтут эту статью. Он, негодуя, стиснул зубы: «Теперь бюро обкома будет разбирать, Ручьев мимо этого сигнала не пройдет».

25

Зал заседаний обкома партии занимал весь пятый этаж. Строго и скупо обставленный служебной мебелью, он вызывал сравнение с командным пунктом кипучего, многоликого экономического района страны.

Заседание бюро началось в двенадцать дня. Ручьев, просматривая лежавшие перед ним бумаги, изредка оглядывал находящихся в зале. Секретарь обкома был озабочен. Его неприятно озадачивали дела в Белопольском районе. Он думал о том, что люди, вступившие в добровольный союз единомышленников-коммунистов, обязаны быть примером для всех и во всем.

Но как случается, что порой член партии, пользующийся доверием организации, вдруг оказывается отсталым человеком, пораженным червоточиной собственничества, эгоизма.

«Вдруг ли? — спрашивал себя Ручьев. — Начинается река от ручейка. Вот его мы и не замечаем порой, этого ручейка отсталости. А потом, глядишь, речка всяких подлостей из человека прет. Плотины нужно строить, чтобы их сдержать. — Он взглянул на Черкасова. — Ну что заставило его поощрять штурмовщину, тормозить односменку, испытания «Скола»? Как меняются люди! Тридцать лет я его знаю. На рабфаке вместе учились, от коногона до управляющего трестом дошел. Но стал самолюбив, заносчив. Зарвался? Нет, что-то другое... А что?.. Трудно в человека заглянуть, нет еще таких меченых атомов, чтоб можно было просветить и узнать, какая червоточина завелась в сознании или на совести человека. И почему все же Серегин и начальник комбината поддерживали Черкасова, а не Коренева? Что это — ошибка? Недоразумение? — взвешивал Ручьев, еще раз пробегая докладные инструкторов. Ну, с Серегиным дело ясное — перестал учиться, командиром заделался. За цифирками ни людей, ни завтрашнего дня не видит. С Черкасовым сложнее — опытный хозяйственник. Должен же понимать: в тупик в конце концов заведет шахты своими штурмами, невниманием к подготовительным работам».

Черкасов пристально следил за каждым взглядом, движением секретаря обкома. Ему хотелось знать, в каком «настроении» сегодня Ручьев, как вести себя, стоит ли выступать... «Наверное, дадут строгача, — рассуждал Черкасов. — Теперь ничто не поможет. Сам виноват! Нужно было вовремя свернуть... не лезть в драку. Ну, а если бы согласился с Кореневым? Тогда тоже с повинной пришлось бы идти. Отыграться на плановом и техническом отделах комбината?.. Тогда с Матвеем Данилычем отношения испортишь... — Он взглянул в сторону начальника комбината, внешне невозмутимого, листавшего какой-то служебный бюллетень. Матвей такую свинью потом подложит, что весь век помнить будешь».

Черкасов вспомнил, как на днях, во время селекторной переклички, начальник комбината предупредил его: «По-курортному живешь, Яков Иванович! Нужно бороться за проектные мощности. Только на «Глубокой» течение воды заметно, а на других — блаженствуют. Предупреждаю — готовься к новому плану». «Навалит такой план, что не поздоровится. Нет, нужно просто не возражать, признать ошибки. С работы не снимут. Опытные хозяйственники на дороге не валяются».

Серегин сидел, как на гвоздях, — ерзал на стуле, растерянно глядел по сторонам. Он до сих пор все не мог понять толком, из-за чего заварилась каша. «Ну проводили несколько раз дни повышенной добычи — так это для того, чтобы выполнить план. В других районах то же самое делают. Вон в Шуровском районе в День конституции работали...» Серегин зло посмотрел на Черкасова: «Черт пухлый, наверняка сейчас будет юлить, выгораживая себя, — мол, не получал направления от горкома...»

Коренев, раскрыв блокнот, сосредоточенно подчеркивал что-то карандашом.

Задумавшись, парторг вспомнил, как в конце месяца вместе с работниками комбината приезжали на шахту инструкторы обкома, помогли «выправлять» добычу и устроили день повышенной цикличности. «Почему обком смотрит сквозь пальцы на штурмовщину? — недоумевал Коренев. — Нужно будет сказать и об этом». Он невольно взглянул в сторону заведующего угольным сектором обкома Древалева, непоколебимо уверенного, спокойного.

Ручьев объявил очередное заседание бюро открытым. Инструктор промышленно-транспортного отдела скупо доложил о выполнении плана цикличности и состоянии подготовительных работ в Белопольском тресте.

Первым в прениях выступил начальник комбината. Он умело оперировал цифрами. Выходило, что управление комбината руководит абсолютно правильно, непогрешимо и не может отвечать за то, что в трестах самовольничают.

— А как критика газеты, правильна или нет, Матвей Данилович? Что же ты умалчиваешь о штурмовщине, об арифметических упражнениях в цикловании? — спросил его Ручьев.

Испарилось, как эфир, эпическое спокойствие начальника комбината. Нервничая, он стал обвинять автора статьи в передергивании цифр, в подборе случайных фактов.

— Ну, хорошо... хорошо... — поднимаясь из-за стола, прервал речь начальника комбината Ручьев. — Допустим, Матвей Данилыч, эти факты мелки. А вот есть там такой: в Белопольском тресте на работу по графику переведено двадцать лав, циклуются двадцать, но каждый месяц все новые. Так ведь? Этого ты не опровергаешь?

— Я неоднократно предупреждал товарища Черкасова! — громко воскликнул начальник комбината.

Все рассмеялись.

— А что в других трестах и районах? — спросили из зала.

— Такая же картина, — сурово произнес заведующий угольным сектором Древалев.

— Печально для нас, товарищ Древалев! Комбинат регистрирует: «съедают» линии забоев, и мы тоже регистрируем, — заметил Ручьев. — Как будет комбинат выходить из положения?

— Мы готовим мероприятия, Дмитрий Алексеевич, — неуверенно ответил начальник комбината. — На подготовительные работы все силы бросим. Все это уже намечено. — Матвей Данилыч обвел всех взглядом и, помолчав, сел.

— Не хватило у тебя, Матвей Данилыч, пороху прямо сказать обо всем: и о штурмовщине, и о том, как вы «помогаете» новаторам... Слово товарищу Серегину, секретарю Белопольского горкома, — произнес Ручьев.

Серегин поднялся так тяжело, будто своды здания навалились на него. Взгляд его растерянно блуждал, он никак не мог собраться с мыслями — стал сбивчиво оправдываться.

— Признаюсь... завертелся, товарищи, заела текучка, — говорил Серегин, беспокойно глядя то на Ручьева, то на Древалева. — А потом, не под силу мне. Новые задачи, помощи нет. Я давно прошусь на учебу. Технику нужно освоить...

— Вы, кажется, шесть лет работаете в угольном районе? — спросил Ручьев.

— Шесть лет, — ответил Серегин, упираясь взглядом в стол. — Но я же не горняк, товарищи!

— За шесть лет можно было изучить горное дело, разобраться, что творится в тресте, — не без ехидства тихонько заметил Древалев.

— Так же, как нам можно было разобраться в стиле работы Серегина, товарищ Древалев, и в том, что на шахтах исподволь штурмуют, не без нашей помощи, — многозначительно сказал Ручьев. — Не помогли горкому.