Лакуна

Меня подобное внимание смущает; такое ощущение, будто оно адресовано совсем другому человеку. Как бы хохотали эти девицы, узнай они, каков я на самом деле: по банным дням прячусь в доме и развешиваю в ванной гирлянды мокрого трикотажного белья, чтобы его не украли с веревки и не написали о нем в школьном сочинении на заданную тему. Вот она, моя новая жизнь. Правда, пока никто не говорит, будто я ем лепешки с человеческим мясом, но я начинаю понимать, как же все эти годы ваше существование отравляли сплетни. Я не подхожу к телефону, потому что это наверняка звонит газетчик с вопросами, где родился, что чувствую и что ел на обед. Ума не приложу, как быть с этим кавардаком.

Про чек от издательства узнал только сегодня из письма. Мистер Барнс всю неделю пытался до меня дозвониться, не подозревая, что я не отвечаю на звонки. Вскоре придется что-то решать с почтой: каждый день приходят записки от читателей. Уже семь предложений о браке. И отвечать в таких случаях надо мягко и осторожно, но, признаюсь, я в замешательстве.

Я не привык, чтобы меня обожали. Поверите ли, Фрида, иногда к горлу от страха подкатывает кислый комок; людям от меня что-то нужно, а я ничего им дать не могу. Как я уже упоминал, больше других безумствуют девицы, поскольку остальные молодые люди по-прежнему зарывают ямы где-нибудь во Франции. Бедные Англия с Францией. Их былое величие ныне не более чем сказка.

Писали ли в El Diario о речи, которую на прошлой неделе Черчилль произнес в Миссури? Похоже, европейских руководителей напугал новый ландшафт: равнина, на одном конце которой стоит Трумэн, на другом — Сталин. Понятно, почему мистер Черчилль не хочет, чтобы они пожали друг другу руки: если Гарри и товарищ Иосиф поладят, может возникнуть новая держава, в которой никогда не заходит солнце. Мистер Черчилль походил на ребенка, который подначивает родителей, чтобы те поссорились: «На мир опустилась тень… Никто не знает, что замышляет Советская Россия» — и далее в том же духе. Вероятно, после этого он поедет в Москву и скажет то же самое о нас.

Так странно думать, что настал тот самый момент, о котором всю жизнь мечтал Лев: государства открыли друг другу объятия, Америка воспылала братской любовью к Советскому Союзу, наши рабочие выходят на демонстрации, Россия одержала полную и безоговорочную победу. Вот сейчас бы и помочь им сбросить сталинскую диктатуру и завершить наконец демократическую социалистическую революцию, как и хотел Ленин. Впрочем, события могут пойти по другому сценарию, и единство наших народов развалится, точно расколотое полено. Кажется, этого и добивается мистер Черчилль. «От Балтийского до Адриатического моря железный занавес опустился на континент». Впрочем, затем он подсластил пилюлю, тепло отозвавшись о героизме советских людей и товарища Сталина. Но писаки, едва заслышав об этом странном новом занавесе из металла, времени даром не теряли. Этот образ привел их в трепет. Карикатуристы изображают несчастных русских, которые бьются головой о наковальню. Возможно, недели через две они об этом забудут, но пока что это сенсация. Два слова, которые поставили рядом, — «железный» и «занавес», — словно по волшебству взбудоражили холодные умы и горячие сердца.

Сила слова ужасна, Фрида. Иногда мне хочется спрятать свою печатную машинку в ящик со стегаными одеялами. А радио только поддает жару, мастерски усиливая глухие звуки. Случайные два слова, опрометчиво сказанные, могут стать законом. И ведь никогда не угадаешь, какие именно. Теперь вы понимаете, почему я не общаюсь с журналистами.

Иногда мой страх необъясним. Как вы ухитряетесь держаться под пристальным наблюдением стольких глаз? И до чего ничтожны мои заботы в сравнении с вашими. Надеюсь, что операция по пересадке костей, о которой вы упоминаете, вернет вам радость жизни. Я понимаю, что вы ужасно устали, но верю в вашу силу и часто вижу во сне ваши картины.

Ваш друг

Г. У. Шеперд

P.S. Прилагаю рецензию, чтобы вы не заблуждались относительно моего романа.

«Эхо», 28 февраля 1946 года

«Вассалы ее величества» Гаррисона У. Шеперда разлетаются с полок книжных магазинов от побережья до побережья: за первый месяц после публикации было продано 50 000 экземпляров. Живые картины приключений благородных героев и трусливых негодяев разворачиваются на золотых берегах Древнего Рима. Если вам надоело копаться в «сердце и душе простого человека», которого в последние годы так превозносил Франклин Делано Рузвельт, то вот вам история о безрассудных храбрецах, очаровывающих читателя Мечтой об Успехе, которая ими движет. Дамы и господа, роман Гарри Шеперда, черт побери, стоит того, чтобы его прочесть! Внимание, барышни: писатель не женат!

Дружище Шеперд,

как поживаешь, чертяка? Помнишь меня по гражданской службе? (Разве забудешь котяру Тома!) Надеюсь, с тех пор, как мы с тобой последний раз исполняли свой долг перед Родиной и Искусством, твои дела тип-топ. А то сейчас, куда ни сунешься, везде наткнешься на парня, который только что вернулся из Европы и расписывает, как ему удалось избежать свинцовой пилюли или дотянуть бомбардировщик до аэродрома на честном слове и на одном крыле. Кому охота слушать леденящие кровь байки про Национальную галерею и двух тыловых крыс? Да и что там может случиться: дела идут, контора пишет! Досадно, правда! Эх, будь здесь мой старый приятель Шеперд, уж мы бы порассказали сказок! Например, как в поезде перебрали кофе и на вокзале в Ашвилле едва не уронили на голову мраморную статую Родена.

Когда я увидел твое имя в «Книжном обозрении», я глазам своим не поверил. Ты ли это! А может, какой-то другой Гаррисон Шеперд! Мне и в голову не могло прийти, что тебе не дает покоя слава Шекспира. Но кто знает? В общем, если это действительно ты, черкни пару строк.

До скорого, дружище, не поминай лихом.

Том Кадди

Дружище Шеперд,

Ну и ну, так это действительно ты! Спасибо за звонок, старина. Язык у тебя подвешен будьте-нате. Учитывая, что ты теперь нарасхват, мое предложение, скорее всего, покажется тебе ерундой на постном масле, но раз уж оно всплыло, я решил, что грех отказываться. Госдепартамент вплотную занялся искусством. И не как раньше, когда типы вроде нас с тобой прятали национальное достояние в ящики и таскали их туда-сюда в поместье Вандербильта, чтобы не разбомбили япошки. Теперь решено упаковать несколько десятков картин по списку дяди Сэма и прокатить их по европейским музеям. Специальная заграничная выставка американских художников, чтобы доказать этим задавакам парижанам, что и мы не лыком шиты. Кто-то сбрехнул нашим чиновникам, будто европейцы нас на дух не переносят. Тоже мне новость: Жан-Пьер считает американского солдата неумытой деревенщиной! Сдается мне, едва ли французов это волнует, пока мы латаем дыры в их замках. Но Конгрессу не все равно, а поскольку они у руля, то и решать им.

Вот тут-то и наступает наш черед. Власти подрядили на это дело моего бывшего начальника, Лероя Дэвидсона из «Уокера»[193]. На все про все у него было только 50 тысяч, но Лерой отлично ими распорядился. Лично все выбирал. Его тошнит от зубоскальства европейцев по поводу «душещипательных американских пейзажиков», и он решил им показать, на что способны наши художники. Семьдесят девять картин, в основном современное искусство: Стюарт Дэвис[194], Марсден Хартли[195], Джорджия О’Кифф[196]. С ума сойти. Даже Гудрич и «Уитни» согласны с этим. На лето вывесим в Нью-Йорке, а потом на несколько недель перевезем в Национальный музей. Лерой говорит, прежде чем отправлять за границу, надо показать Конгрессу, как выглядит американское искусство.

193

Центр искусств «Уокер» (The Walker Art Centre) — один из крупнейших музеев Америки. Расположен в Миннеаполисе, штат Миннесота. Был основан в 1879 году Томасом Барлоу Уокером.

194

Стюарт Дэвис (1894–1964) — американский художник, представитель кубизма и поп-арта в живописи.

195

Марсден Хартли (1877–1943) — американский художник и поэт, один из крупнейших представителей классического модерна в США.

196

Джорджия О’Кифф (1887–1986) — американская художница, мастер магического реализма.