Лакуна

Военные устраивали в Вудфин-хаус вечера танцев, но я не ходила. За год до Перл-Харбора мне стукнуло сорок, и любезничать с солдатами я уже была старовата. Хотя, конечно, в войну мы все в определенном смысле чувствовали себя молодо. Наш город снял трамвайные рельсы, чтобы послать на переплавку, а потом дошло дело и до железных решеток на старом здании тюрьмы! Мы считали, что во время войны ни у кого из американцев рука не поднимется совершить преступление. Все как будто слегка помешались.

Мистер Шеперд старался не привлекать к себе внимания. В пансионе гадали, почему его не призвали в армию. Остальные постояльцы были либо одинокие женщины, либо мужчины, по той или иной причине признанные негодными к службе. Мы решили, что мистер Шеперд, как многие его сверстники, не прошел по состоянию здоровья: вел он себя странно, держался особняком и был невероятно худ. Буквально кожа да кости. Многим мальчишкам пришлось так туго во времена Великой депрессии, что спустя десять лет, когда их призвали в армию, они не прошли медицинскую комиссию. Видимо, голодное детство дало о себе знать: либо сердце, либо зубы, либо ноги, но что-то в них непременно недотягивало до общих требований. И таких молодых людей, к сожалению, было немало, целых тридцать девять процентов. Я это знаю, потому что служила секретарем на призывном участке. Я повидала многое, и, насколько могу судить, мистер Шеперд явно принадлежал к их числу. Впоследствии его призвали на гражданскую службу, но об этом я еще расскажу.

Чтобы платить за комнату у миссис Битл, он подрядился готовить для остальных постояльцев, которых было шестеро, включая и саму хозяйку. Завтраки и ужины, а по воскресеньям — обеды. Так повелось примерно с начала войны. Он умело растягивал продовольственные талоны на весь срок действия. Миссис Битл выросла в богатой семье и совершенно не умела считать деньги. Она собирала талоны у всех постояльцев, получала продукты — и все равно к субботе оставалась лишь банка горчицы да коробка овсяных хлопьев «Ралстон». Бедняжка никак не могла понять, в чем тут дело, хотя мы и пытались ей объяснить. Она путала жетоны с талонами. Мистер Шеперд предложил свои услуги и блестяще справился с задачей. В понедельник брал наши карточки категории А, В и С, добавлял к ним жетоны на мясо и шел в город, чтобы первым получить все самое лучшее. А потом кормил нас всю неделю; еще и оставалось.

Вся хитрость была в фруктах и овощах. По талонам их не выдавали, в списке были в основном расфасованные продукты, супы, тушенка и прочее, что можно было отправить за границу. Что же до миссис Битл, то она, вероятно, искренне полагала, будто горох растет на кусте уже замороженным, а сыр делают не из молока, а добывают из упаковок. Но мистер Шеперд сказал, что в Мексике каждая кухарка знает, как из ничего приготовить обед. Он нарезал помидоры в соус быстрее, чем миссис Битл открыла бы консервную банку с томатной пастой. Весной, потеснив хозяйкины георгины, сажал овощи. Миссис Битл возмущалась; остальные радовались.

Копаясь в грядках, мистер Шеперд смахивал на огородное путало: это подметил Редж Борден, один из постояльцев, который как-то наблюдал за ним в окно. Молодой человек был очень высок и отличался крайней худобой, которая больше смахивала на истощение. В нем угадывался какой-то страх, больший, чем просто застенчивость. Не то чтобы он был робок или пуглив. Ему ничего не стоило накрыть банкой забравшуюся в буфет мышь, а как-то раз он по всему дому гонялся за воробьем, от которого миссис Битл в ужасе запрыгнула на стул. Всегда был готов помочь передвинуть шкаф и в целом производил впечатление настоящего мужчины. Но иногда случалось нечто, от чего мистер Шеперд буквально цепенел. Например, боялся вида крови; от неожиданно громкого звука у него дрожали руки. Если на кухне вдруг падал на пол нож, бедолага бледнел от испуга, точно увидел привидение. Иногда по нескольку дней не выходил из комнаты, чаще всего летом. Приходилось миссис Битл самой вставать к плите, а нам — терпеливо съедать приготовленное хозяйкой, сетуя, что бедный мистер Шеперд снова подцепил грипп. При этом мы прекрасно знали, что инфекция тут ни при чем. Это правда: на него находило без всяких видимых причин. Мог испугаться Реджа Бордена, появившегося в плаще на пороге комнаты. Ни с того ни с сего.

В целом же мистер Шеперд ничем не отличался от любого широкоплечего парня его возраста — так же вел себя, так же смеялся. Так забавно говорил, что хотелось задать ему вопрос лишь для того, чтобы услышать, как именно он ответит; слова он подбирал самые неожиданные. Лицо у него было прелестное, как у девушки, в особенности глаза. Несмотря на работу на кухне, пальцы у него были тонкие, нежные, что называется, музыкальные; правда, хотя у миссис Битл имелось пианино, мистер Шеперд к нему ни разу не подошел.

Мисс Маккеллар явно была в него влюблена, но, насколько я знаю, несмотря на все ее предложения погладить ему рубашку, ничего другого ей погладить не удалось. Редж Борден донимал мистера Шеперда расспросами, почему он не служит. У самого-то Реджинальда был стеклянный глаз. А мистер Джадд, разумеется, слишком стар; бедолага с трудом соображал, какая именно сейчас идет война. Оба в глаза смеялись над мистером Шепердом за то, что тот не воюет, и ворчали за его спиной, дескать, иностранец. Но миссис Битл стояла на своем: он не какой-нибудь там итальяшка или японец. Немцев она ненавидела, считала сплошь негодяями — за исключением тех, которые держали скобяную лавку в центре города: ведь там всегда можно было купить гвоздей. В целом же и миссис Битл, и остальным постояльцам нравилось, как мистер Шеперд готовит, и это их с ним мирило.

Еще к нему приставали с вопросами, почему у него, такого молодого и сильного, нет невесты. Мистер Борден не раз заговаривал об этом за ужином, чем очень обижал мистера Шеперда. Я его всегда защищала. Всю свою жизнь, кроме одного-единственного года, я прожила в одиночестве и считаю, что в этом нет ничего дурного. Мисс Маккеллар строила предположения: либо он пережил несчастную любовь, либо в Мексике у него осталась девушка. Единственное, что мы точно знали об этом юноше, — то, что раньше он жил в Мексике и у него явный талант к готовке, сравнимый лишь с его умением оставаться незаметным.

Чтобы заработать на карманные расходы, мистер Шеперд преподавал испанский в городском педагогическом институте — учреждении с хорошей репутацией. Я до самой войны работала там секретарем директора и рекомендовала мистера Шеперда как человека скромного и порядочного; собственно, ничего другого я о нем и не знала. Испанский пользовался меньшей популярностью, чем французский, так что преподавал мистер Шеперд всего два дня в неделю. На служащих он не произвел никакого впечатления.

Третий свой талант он тщательно скрывал. Три года мы жили под одной крышей, поднимались по одной и той же лестнице в ванную, вечером по понедельникам, сидя на соседних стульях, слушали «Голос Файрстоун» по Эн-би-си. И за все это время никто ни разу не видел, чтобы мистер Шеперд заправил ручку чернилами. Если у него и была пишущая машинка, то я ее никогда не слышала, а уж этот-то звук я узнаю всегда. Из соседней комнаты отличу на слух «Ройял» от «Смит-Короны». В те годы он ничего не писал. И я это знаю наверняка, потому что мистер Шеперд сам мне об этом рассказывал. Произошедшее отбило у него всякую охоту сочинять; после того как все его записи пропали, он забросил дневники.

Из Мексики он привез ящик с картиной, подаренной ему миссис Кало, но так его и не открыл. Другим это могло показаться странным, но не мне. Его нельзя было назвать любопытным в том смысле, в каком это принято понимать. Если вручить мистеру Шеперду сверток с наказом не открывать до Рождества, он бы к нему не прикоснулся. Казалось, он не ждет от жизни ничего хорошего. Вот и ящик с картиной убрал в шкаф, и миссис Битл каждую неделю во время уборки обмахивала его щеткой от пыли. Даже если бы у кого-то из нас и были картины, хозяйка все равно не позволила бы вбить в стену гвоздь. В доме висели только картины, принадлежавшие ей самой; покойный мистер Битл любил пейзажи. Так что ящик мистера Шеперда так и остался стоять в темноте. Я не раз интересовалась, не жалеет ли он об этом. Он отвечал, что если и так, то каждый раз, как он думает о картине, ему представляется, будто в ящике притаилось что-то живое; стоит выпустить это существо на свет божий — и уже не хватит духу снова запереть его в ящик.