Страница 4 из 13
Достав из сумки свой инструмент и попросив полового дать чистую миску, налил туда хлебного вина и бросил для стерилизации иголку, иглодержатель. Из протянутого кувшина снова ополоснул руки и начал шить рану. Половой по моей просьбе держал хозяину руки, который притих и лишь жалобно постанывал.
Наложив двенадцать швов, заклеил лейкопластырем, расходуя его бережно, памятуя о том, что пополнить запас уже неоткуда.
– Смотри, хозяин, обмывать лицо неделю нельзя, а потом я швы сниму.
Трактирщик медленно сел на лавку, прошепелявил благодарность. Понять было трудновато, щека отекла, к природной краснорожести добавилась синева под глазами, видок был тот еще.
– Как звать тебя?
– Юрий, Григорьев сын.
– Вот что, Проша, постели хорошему человеку в комнате наверху да покушать дай чего.
На стол поставили кувшин с пивом, оловянную миску с кашей и блюдо с кусками жареного мяса. От запаха потекли слюни и закружилась голова. Уговаривать меня не пришлось, неизвестно, когда теперь снова удастся подхарчиться. Когда я доскреб ложкой остатки и запил пивом, хозяин, который внимательно наблюдал за мной здоровым правым глазом и заплывшим уже левым, молвил:
– Ты отколь будешь, Юрий, Григорьев сын? Смотрю – непрост ты, парень: одежка непонятная, руки мастеровые, а денег нет.
– Лекарь я. Из… – Тут я запнулся. Городка-то моего наверняка еще и нет.
– Ладно, не хочешь, не говори. Иди почивать, время уж позднее.
Пока я кушал, челядь навела в трапезной относительный порядок. В голове от выпитого пива слегка шумело. Хозяин окликнул Прошку, наказал проводить меня в комнату. Шустрый паренек подхватил мою сумку, второй рукой бережно подхватил под локоток, и по скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж. В комнатке, небольшой и почти квадратной, стояла широкая кровать, сундук и стул. Все деревянное, сделанное без изысков, но не грубо. Небольшое оконце было затянуто бычьим пузырем на свинцовой рамке.
Едва разувшись, сняв только футболку, я рухнул на кровать. Матрас оказался тоже набит сеном, но закрытый чистой простыней, а подушка оказалась пуховой. Сон был сладок, давненько так не отдыхал.
Проснулся от запахов кухни, веселых голосов внизу в трапезной, во дворе кто-то колол дрова. Вчерашнее пиво настойчиво просилось наружу, и, надев футболку, я спустился вниз. Хозяин был уже на ногах, стоял за стойкой. Щека затекла еще больше, отчего лицо стало асимметричным, но глазки поблескивали весело.
– Как поживаешь, лекарь?
– Спасибо, хорошо. А скажи, любезный, нужник где?
– Прошка, проводи гостя!
Во дворе у конюшни топтались два крестьянина у лошади с телегой, в углу, ближе к огромной поленнице, один мужичок рубил головы курам, а мальчишка рядом с ним тут же окунал их в чан с кипящей водой и ощипывал. Работа на постоялом дворе шла как по конвейеру.
Вернувшись, ополоснул руки и лицо в деревянном рукомойнике.
– Садись, откушай чего, – ласково прошепелявил хозяин. Белая наклейка лейкопластыря резко выделялась на его красной физиономии. Похоже, некоторая кровопотеря его нисколько не ослабила.
– Как величать мне вас?
– Да как все. Игнат Лукич.
– Чем мне расплатиться с вами? Я уже говорил – денег у меня нет.
Хозяин ухмыльнулся кривовато:
– Дык, ты уже расплатился, паря. А почто лицо у тебя голое, шапки нету, одежа ненашенская, путешествуешь откуда?
Пришлось на ходу сочинить легенду: иду, мол, из дальних краев, из франков, был там в учении, да вот по дороге ограбили, хорошо, самого не тронули, да кое-какой инструмент сохранился.
Тем временем холоп принес каши с большими кусками вареной курицы, хлеб, пиво в кувшине и куски жареной рыбы. Готовили на здешней кухне совсем не плохо, все с травяными приправами, сначала непривычно, а потом начало нравиться. Пока я насыщался, хозяин что-то обдумывал, да и выдал:
– Пока не заживет, поживешь у меня, постолуйся, а желание есть – болящих попользуй, все прибыток будет, хоть одежу сменишь.
Вот далась им моя одежда!
– А где ж я болящих возьму?
– Это уже моя забота! У меня на торгу лавка есть, пошлю мальчишку, он и обскажет. На торгу-то, наверное, и травники есть, где болящие снадобья да травы покупают, может, с ними и поговоришь?
– Попробуем. А сейчас город поглядеть хотел бы.
– А что его глядеть – город, он и есть город, домишки да улочки. Ты лучше на торг сходи.
Игнат Лукич дал мне в сопровождающие сопливого мальчонку лет десяти, и мы отправились смотреть город. Город стоял на реке, на высоком берегу, под кручей был причал, где у деревенских мостков стояли разновеликие суда – от ушлых лодочек до парусных шхун размером с прогулочные катера, на которых возили на морские прогулки беззаботных отдыхающих в мое время.
Жизнь у причалов кипела: грузчики катали бочки, таскали тюки и мешки, кипы кож и тканей, вели связанных людей.
– Рабы али наложники, – со знающим видом, ковыряя в носу, сказал мальчишка.
Меня это поразило, конечно, я знал, что и в моем мире захватывают в рабство – в Чечне или Афгане, но это было где-то на краешке сознания, а здесь пришлось столкнуться с этим воочию. Не хотел бы я такой участи. В несколько подавленном состоянии я отправился дальше. Улицы города и в самом деле оказались узковаты, местами кривоваты, ни о каком твердом покрытии – брусчатке, булыжнике или дощатом настиле – и речи не шло. Экологически чистый транспорт – лошади – на улицах оставляли зримые и весомые следы своего существования, все это перемешивалось копытами и ногами с грязью, подсушивалось солнцем и в виде желтой пыли висело смердящим облаком. Запах, кстати, вообще был везде – пахли люди, воняло на улицах. Только когда ветер приносил с полей свежий воздух, дышалось легко.
На одной из площадей, на пересечении нескольких улиц, был торг. Рядами стояли бревенчатые лавки, у открытых дверей зазывали посмотреть товар торговцы, меж рядов бегали с заплечными мешками торговцы квасом и калачами, степенно стояли в углу торга продавцы живности: лошадей, коров, овец. Все это говорило, мычало, блеяло, кукарекало – шум на торгу был изрядным. Многие были одеты в ярко-голубые штаны и красные рубахи, синие сарафаны и желтые платки, зеленые плащи и под ними расшитые белые рубахи и почти необъятные, как у запорожских казаков, вишневые шаровары. Почти у всех мужиков на поясах висели ножи, ножики, сабли. Рубашки чуть выше колена, и самое удивительное: обувь у всех – мужчин, женщин, детей – была на одну ногу, то есть ни левой, ни правой, а средней. Любую туфлю или сапожок можно было обувать на любую ногу. Однако!
У навеса, с которого торговал кузнец, лежали щиты, мечи, сабли, стояли колья, грудой лежали наконечники стрел, замки и прочие железные предметы. Да, сюда бы полицейского! Вот бы привязался за продажу холодного оружия, да и весь мужской люд арестовал за ношение оного.
Я медленно пошел по торгу – было интересно, что продают, что может мне пригодиться, как одеваются люди, а самое главное – где травники. Одного, вернее одну бабушку преклонного возраста, я нашел. По всей видимости, с возрастом здесь склерозом не страдали, бабка была остра и языком, и головою. Приняв меня за покупателя, она показывала травы, нахваливая их чудодейственные силы, я же старался запомнить местные названия.
После объяснил бабушке, что покупать не буду, что лекарь сам, нахожусь на постоялом дворе и был бы не прочь попрактиковать болящих, а бабушка продавала бы им свои травки. Ага, клюнула, спросила адрес, я объяснил – оказалось, к ней уже подходил холоп от Игната Лукича. Расстались мы довольные друг другом. На постоялый двор мы пришли уже сильно пополудни, проголодавшиеся и пропыленные. На стук входной двери вскинулся с табуретки хозяин:
– И где вас носит? Ужо люди ждут. Прошка, давай пообедать быстро.
На обед была уха с маленькими пескарями, запеченная куриная полть, пареная репа и кувшин холодного кваса, хлеб был свежевыпечен, сам просился в рот.
После недолгого по местным меркам обеда я поинтересовался у хозяина: