Страница 3 из 33
Существуют разные толкования скульптуры. Мне приходилось слышать, что-де памятник поставлен конкретному солдату, спасшему во время боя немецкого ребенка. Таких эпизодов действительно во время ожесточенных уличных сражений было немало. Советские солдаты не одной жизнью расплатились тогда, щадя от, казалось бы, неминуемой гибели берлинских детей. И одни такой случай произошел неподалеку от Трептова: старший сержант Трифон Андреевич Лукьянович заслонил собой от пуль эсэсовцев немецкую девочку. Теперь у моста Эльзенбрюке по дороге к Трептов-парку о мужестве и гуманизме советского воина рассказывает мемориальная плита.
Но монумент Вучетича — не о том. По словам людей, хорошо знавших скульптора, Евгений Викторович даже гневался, когда слышал такое узкое объяснение. Его скульптура — обобщенный образ советского солдата, спасшего Европу от фашистской чумы.
Выступая 8 мая 1949 года на открытии мемориала в Трептов-парке, Отто Гротеволь, будущий премьер-министр ГДР, так и сказал:
«Мы никогда не забудем подвига Советской Армии, спасшей народ от ужасов фашизма. Мы будем неустанно повторять нашим детям, что своей жизнью они обязаны великому Советскому Союзу!».
…Вспоминается такой эпизод в Трептов-парке. К подножию монумента подошла группа советских людей, как выяснилось потом, ученых, и экскурсовод, молодая подвижная немка, быстро заговорила по-русски:
— Памятник советскому солдату создан скульптором из России Вучетичем. Человек, который послужил прообразом солдата, жив и живет в Сибири.
— Простите, — я рискнула добавить к ее рассказу. — Автор монумента не простой скульптор, он выдающийся мастер, народный художник СССР, лауреат Ленинской и пять раз лауреат Государственной премии СССР, Герой Социалистического Труда. А солдат действительно жив: работает на заводе, но не в Сибири, а в Тамбове. И здесь, в мавзолее, вы можете увидеть его лицо еще дважды: на мозаичном панно, выполненном художником Горпенко, — его лицо и у воина, и у рабочего. Вся группа поднялась по ступенькам.
— Где это написано? Откуда вы знаете?
— От самого солдата. Рассказал месяц назад.
За время совместной работы и жизни бок о бок между художниками и Одарченко сложились отношения близкие, дружеские. Вместе ездили на работу, вместе отдыхали, делились друг с другом думами, переживаниями. Иван был четвертым жильцом виллы: скульптор Вучетич, архитектор Белопольский, художник Горпенко и он.
Однажды Иван, получив письмо от матери, расстроился, замкнулся. Художники забеспокоились, вызвали на разговор. Иван признался, что очень тяжело матери: за год до начала войны семья Одарченко переехала из Магнитогорска в Казахстан, в село Новоалександровку, вступила в колхоз. Отец погиб под Сталинградом, старший брат Петр — под Смоленском, а мать одна с пятерыми бьется. Зимой съели корову и теперь не знают, как жить дальше. На следующий день Вучетич положил перед Иваном десять тысяч марок.
— Обменяй в комендатуре на рубли и отправь матери, может, корову купит.
Еще через некоторое время Евгений Викторович поинтересовался: а что же есть будет корова, ведь сено нужно купить, одна женщина не накосит, а дети малые. Опять сбросились художники, и, как ни сопротивлялся Одарченко, вновь ушел перевод в Новоалександровку. Когда Дарья Дементьевна написала, что корову купили, сено заготовили, радовались все четверо.
Через 22 года редакция берлинской вечерней газеты «Ам Абенд» пригласила Дарью Дементьевну в Берлин. Приехала она вместе с Иваном Степановичем. Русская мать, вдова, работница, крестьянка стала гостьей города, в революционный центр которого — Трептов-парк, куда берлинцы приходили слушать Карла Либкнехта, Клару Цеткин, Эрнста Тельмана, теперь со всего мира люди приезжают посмотреть на ее Ваню, поклониться памяти русских солдат, подобно ее мужу и старшему сыну, навсегда оставшимся на войне. Газета ежедневно информировала жителей Берлина о пребывании Дарьи Дементьевны в их городе. Читая эти материалы, рассматривая фоторепортажи, поражаешься душевной открытости, мудрости этой мало учившейся, много работавшей простой русской женщины.
В одном из номеров — целая полоса была посвящена ей: «Мать», напечатан и ее большой портрет. Дарья Дементьевна много выступала. Пригласили ее и на встречу с женщинами, чьи мужья и сыновья тоже погибли во второй мировой войне. И хоть сражались ее Степан Михайлович и Петр по другую сторону баррикад, чем родные этих женщин, все прекрасно поняли боль друг друга, и чувства всех присутствующих, как писала газета, Дарья Дементьевна выразила очень точно:
«Пусть никогда дочери не переживут того, что выпало на нашу долю, пусть никогда не повторятся фашизм и война!»
В день отъезда Одарченко из Берлина в редакцию «Ам Абенд» пришло письмо: одна из жительниц города фрау Фридель Примас приглашала Дарью Дементьевну и Ивана Степановича навестить ее: очень хочет передать матери солдата сувенир, который хранится в ее семье более полувека.
Навестить фрау Примас Одарченко смогли лишь в следующий приезд. На аллею К. Готвальда № 228, где она жила, Иван Степанович поехал с дочерью Леной. Фридель Примас расспрашивала о Дарье Дементьевне, о их большой семье. Рассказал Иван Степанович о рабочем городе на границе Европы и Азии — Магнитогорске, в котором прошло его детство и строить который довелось его родителям, о том, как в 17 лет стал парашютистом-десантником, какие страны освобождал, сколько ранений имеет, о своей теперешней работе на заводе.
Фрау Фридель была из семьи немецких рабочих. Девушкой в первую мировую войну жила на заводской окраине, неподалеку от которой русские военнопленные работали на стройке. Шел 1917 год, осень. В России готовилась Великая революция. Немецкие коммунисты старались как-то облегчить жизнь пленным. И по их поручению заводские девчата относили в условленное место собранные для русских продукты. Однажды ее окликнул русский парень. Он объяснил, что возвращается на родину и хотел бы оставить память о себе и товарищах. Он протянул ей самодельную вазу из дерева, глины и разноцветных осколков стекла, поблагодарил за заботу, риск.
53 года не расставалась с ней фрау Примас и вот теперь хочет, чтобы вернулся презент на родину того русского, к другой старой женщине, которая для всех стала символом солдатской матери.
Я держала в руках подарок Фридель Примас и вспоминала рассказ Терентия Семеновича Мальцева, знатного человека нашей страны, как он, солдат первой мировой, в германском плену вступил в Коммунистическую партию и на всю жизнь сохранил память о рабочей солидарности немецкого пролетариата. Интересно, что Терентий Семенович уже в 83-летнем возрасте поехал в ГДР, в те места, где прошел школу политического самообразования, где на деле познал законы интернациональной дружбы и взаимопомощи.
От Якова Борисовича Белопольского, автора-архитектора мемориала, лауреата Ленинской и Государственной премий, услышала я историю создания архитектурно-скульптурного ансамбля в Трептов-парке Берлина.
Такое сооружение возводилось впервые в истории послевоенного монументального искусства. И новыми средствами нужно было увековечить память погибших за Победу.
— В синтезе архитектуры, скульптуры и других видов искусств, в сочетании с окружающей природой, в пространственной композиции нужно было отразить, как в героической симфонии, где есть и траурные и победные марши, замечательную тему, значительную и ответственную, — говорил Яков Борисович.
В кабинете его московской квартиры на Ленинском проспекте, среди фотографий, эскизов, скульптурных слепков и документов, естественно, возник разговор о деталях работы, подробностях. Впоследствии представление о ней дополнилось новыми интересными фактами и выстроилось так, как я теперь хочу написать об этом.
За два года до нападения на Советский Союз, едва развязав вторую мировую войну, Гитлер уже вплотную задумался над тем, как увековечить завоевания «Великой Германии». Коллективу архитекторов и скульпторов он поручил разработать проект памятника в Берлине, с которого должно было начаться «шествие» триумфальных монументов по пути фашистской армии. Завершиться этот «парад» должен был в Москве. Подписывая акт о ненападении на Советский Союз, улыбаясь перед кинокамерами при встрече с В. М. Молотовым, Гитлер знал, что из Швеции и Норвегии уже началась отправка необработанного гранита, закупленного для увековечения силы рейха и падения Москвы.