Страница 22 из 33
«На Магнитке 30-х годов звучал комсомольский клич: «Молодежь — на Перекопы техники!» То было время освоения мощностей строящегося гиганта. Сегодня комбинат на пороге коренной реконструкции, и с минимумом технических знаний провести ее невозможно. Поэтому я призываю всех молодых металлургов, и в первую очередь сталеваров моей печи и цеха, начать движение «От технического минимума к техническому максимуму».
А через некоторое время Борис запишет:
«Я не знаю более богатого содержания, чем увлеченность трудом на благо общества, совершенствование, самовоспитание своей личности не ради усиленного «самосозерцания» и самолюбования, а ради того, чтобы полнее, ярче, глубже было твое взаимодействие с миром и с человеческим коллективом, преобразующим мир, чтобы больше пользы смог ты принести людям».
У поэта Михаила Пилипенко, автора «Уральской рябинушки», есть стихи, которые в моей памяти начинают звучать всякий раз, когда в первом мартеновском цехе иду по пролету, вижу усталые, потные, но озаренные большим подъемом души лица Василия Кирнева, Валерия Лысенко, Анатолия Романова, Антона Ракицкого. Представляю среди них Бориса: из-под каски — светлые кудри и веселые глаза, как на фото:
Душу Борис, несомненно, вкладывал в свой труд. Отсюда и желание больше знать, не отстать от времени, а обогнать его, стремление совершенствовать производство. Так обстояло дело с душой. Ну, а песня? Какой она была у Бориса, о чем?
«Мне иногда задают вопрос: почему я, сталевар, пошел в вуз не по профилю?.. Собственно, со своей мечтой я не расставался никогда. На книжной полке у меня можно было увидеть литературу об авиации и космонавтике (как, впрочем, сейчас можно увидеть тома по металлургии)».
За записями в блокнотах вижу фотографии. В доме по улице Правды их много, разных. Близнецы Игорь и Олег рассматривали тогда их вместе со мной. «Папа строит нам ракету», — поясняли. А на фотографиях кудрявый мальчуган с моделью самолета, он же с другими такими же авиамоделистами на поле. А вот уже юноша в комбинезоне, у самолета, на крыле его, и последняя — летчик, облокотившийся на фонарь своей машины.
Пилот и сталевар родились почти одновременно. Школу пилотов магнитогорского аэроклуба ДОСААФ имени космонавта Поповича Борис закончил в 1963 году, а индустриальный техникум на год раньше — в 62-м. Через год, когда его поставили уже вторым подручным сталевара, он подал заявление в Армавирское военное летное училище. Не прошел медкомиссию.
Шло время. Борис варил сталь и летал (202 часа в воздухе, из них 70 — самостоятельного полета). Его перевели в сталевары. За этим был труд и талант. А он сдавал экзамены в Московский авиационный институт. И завалил математику.
На комбинате готовились к выплавке 200-миллионной тонны стали. О чести трудиться в этот день мечтали многие. Борис был среди тех, кто трудом своим завоевал это право. А он взял отпуск и опять засел за учебники. На этот раз Борис Бахтин был зачислен на факультет летательных аппаратов.
Цель была достигнута. Но пришли сомнения. Имеет ли право? Поймут ли в бригаде? Не слишком ли тяжелую ношу взваливает он на плечи жены? В цехе сказали: «Учись!» В семье тоже: «Выдержим, поможем!»
Собственно, Валя и не могла ответить иначе. Она во всем под стать Борису. Передовая работница, которую в день открытия XVI съезда комсомола коммунисты обувной фабрики приняли в свою семью, студентка-заочница, мать. Она не меньше Бориса была занята общественной работой, — групкомсорг, начальник штаба «Комсомольского прожектора», спортсменка-перворазрядница.
И недаром на встрече с делегатами XVI съезда ВЛКСМ комсорг фабрики, где работала Валя, Люба Верховцева, обращаясь к Борису, сказала, что Валя достойна его и что, может быть, без Вали Борис и не стал бы таким, каким узнала его вся страна.
«Время каждого из нас — это общественное достояние… Даже если говорить о так называемом «свободном времени», обществу совсем не безразлично, как ты распорядишься им».
И еще:
«…Надо полным ковшом черпать от культуры, музеев, театров…»
В этих словах я тоже узнала Бориса, того, магнитогорского.
От полетов и работы оставалось совсем немного времени. И оно было заполнено музыкой. В доме Бахтиных она звучала много лет. Играл Борис, играли четыре его сестры. Родители их — люди рабочие, научили ребят чувствовать жизнь тонко и возвышенно, смогли внушить детям, что есть на земле великое счастье — искусство. Девочки стали пропагандистами музыки: в Катав-Ивановской музыкальной школе работала Люда, в Брединской — Люба, а Галина совмещала дирижерскую работу с учебой в институте имени Гнесиных.
Кто знает, может, домашний микромир помог Борису подняться до своей мечты.
«Страсть, одержимость, любовь к тому делу, которое ты избрал главным в своей жизни, — это колоссальный рычаг. Если его использовать по-настоящему, большая польза будет стране, всем нам, каждому».
В тот раз домой из Магнитогорска я возвращалась самолетом. Специально купила билет на рейс, который вел Василий Шабаев. Его лицо я видела на детских карточках Бориса — черноглазый, скуластый мальчик. Они жили на одной улице. Учились в одном аэроклубе. Поступали в одно летное училище. Вместе мечтали. Но порознь подошли к мечте. Я сидела в самолете и думала, что на месте Василия мог бы быть Борис. Пилот Борис Бахтин. И вспомнила газетные вырезки о полетах космонавтов в семейном альбоме Бахтиных и слова близнецов: «Папа строит для нас ракету».
У меня к Борису много вопросов накопилось за эти годы, ответить на которые теперь уже не смогут ни фотографии, ни блокноты, ни он сам…
Магнитогорск,
1974 г.
МОРСКАЯ ВАХТА УРАЛА
Был ранний весенний рассвет, когда в сознание прокралась песня. Молодой трепетно-взволнованный голос рассказывал о светлой от берез России-Аленушке. Наш обычно шумливый двор, на удивление, безмолвствовал: парень прощался с девушкой. И все триста с лишком квартир деликатно свидетельствовали их расставание.
А утром в сотне шагов от дома, на площади Революции в коленопреклоненной присяге застыли мальчишки. Они уходили в армию. И видно, был среди них и тот певец, а где-то рядом со мной на уличной обочине уливалась слезами девчонка, которая несколькими часами ранее обещала ждать писем с флота.
Прошло время, а в памяти так и осталось то утро, чистые слова прощания и песня, входящая в сознание легкой, щемящей душу грустью.