Страница 71 из 115
Обо всем этом я уже рассказывал, но с расстояния в шестьдесят лет события приобретают иной смысл.
Целыми ночами мы со страстью, словно от этого зависели судьбы мира, говорили о философии.
Мы глотали труды философов и каждую ночь обсуждали их идеи, иной раз одно-единственное выражение. Например, самое популярное изречение Сократа: «Познай самого себя».
В ту ночь меня понесло. Я доказывал, что часть не может познать целое. А человек — всего лишь малая часть человечества и т. д. и т. п.
Ничуть не ласковей я был и с Платоном, предпочитая ему Эпикура.
Все это я говорю, чтобы перейти к современным проблемам. Я прочел чуть ли не всех философов, за исключением нескольких наиновейших, а они сейчас размножаются, как микробы.
Признаюсь, я им завидую. Они могут позволить себе выдвигать самые фантастические гипотезы, которые невозможно опровергнуть. Для этого нужны были бы философские противоградовые пушки вроде тех, что используют для разгона градовых туч над полями и виноградниками.
Им дозволено все. Философ, будь он немец, американец, француз, вправе создать собственный словарь, чтобы придать своим бредням наукообразность.
Одна-единственная книга может принести ему мировую известность, и чем она темней, тем меньше ее будут оспаривать.
Философы — счастливые люди: им никто не противоречит. Такие счастливые, что большинство из них доживает до глубокой старости, и до последнего часа у них есть ученики.
Они изучили все религии, каждый, разумеется, в зависимости от своей направленности. У некоторых из них заметны гуманные наклонности, но большинство в них не слишком верит. В основном они предпочитают пребывать в сфере абстракций, так сказать, в космосе, в пространстве, о котором они тоже спорят.
Стало модой (мода существует на все) философам — я имею в виду преподавателей философии — через какое-то время приниматься за романы. В США не такая уж редкость профессор философии, для разнообразия и, по всей видимости, ради улучшения своего материального положения сочиняющий детективные романы.
Надо сказать, эти детективы, равно как и романы французских философов, самого низкого пошиба.
Они привыкли, что им никто не противоречит, и считают себя единственными носителями истины чуть ли не в космическом масштабе.
У меня есть такие знакомые. Признаюсь, я никогда с ними не спорил, поскольку их аргументы таковы, что без раздражения отвечать на них невозможно.
Не так давно романы писали романисты. Сейчас же, говоря коммерческим языком, рынок наводняют профессора Сорбонны и даже преподаватели лицеев.
Остальным остается халтура вроде черной работы над воспоминаниями какого-нибудь певца или певички.
Я не верю в философию. Мы слишком ничтожны и средства наши чересчур ограничены, чтобы иметь целостное представление о мире. Даже при помощи физиков, биологов и всех, кто пытается его постичь.
Иной раз мы делаем шаг вперед, но только для того, чтобы тут же сделать два или три шага назад.
Как могут ничтожные черви вроде нас судить о чем бы то ни было перед лицом Вселенной, которую мы не в состоянии измерить и которая, возможно, бесконечна?
Я снова возвращаюсь к спору в «Бочонке» и к знаменитому изречению Сократа: «Познай самого себя».
Сейчас я уже не спорю с ним. В сущности, единственное, что как-то может познать человек — да и то с риском ошибиться, — это он сам, его личность.
Ну а откуда мы пришли, кто мы и куда идем, это нас не касается. Нам достаточно того, что мы живем. Все прочее — это мелкая, ничего не значащая интеллектуальная игра философов.
8 февраля 1977
Если я не ошибаюсь, а память у меня становится все слабей, Буало изрек: «Когда вы хотите сказать, что идет дождь, пишите: идет дождь».
Вот как сегодня. А вчера по-весеннему светило солнце. И мне все время вспоминается это изречение Буало.
В начале своей карьеры я писал рассказы для «Матен»; Колетт, ставшая потом моим другом, была там редактором и систематически отвергала мои первые рассказы, приговаривая:
— Слишком много литературы, дорогой Сим. Не надо стремиться к литературности.
И сейчас, и тогда мне это казалось парадоксальным, потому что уж если у кого во французской литературе и был изысканный стиль, так это у нее.
Со времени появления моих первых романов кое-кто из критиков, особенно почему-то бельгийцы, обвиняли меня не только в отсутствии стиля, но и в неправильном французском языке. Вполне возможно. Я жил в Париже. Они в Брюсселе.
В ту пору наибольшую поддержку оказал мне Андре Жид: он считал мой стиль не только правильным, но даже образцовым.
Мы много раз встречались с ним. Вопросы стиля — единственное, чего я не решался с ним обсуждать: тогда мне пришлось бы говорить о его книгах и сказать, что, за исключением «Дневника», я не смог ни одну из них дочитать до конца. Именно из-за стиля — слишком правильного и слишком элегантного.
То же с Анатолем Франсом, против которого я бунтовал с шестнадцати лет. Ни одного его романа я тоже не смог дочитать до конца.
Кто-то сказал: «Стиль — это человек»[112].
Это могло бы объяснить мое безразличие, если не отталкивание от прекрасно выделанного, блестящего и предельно элегантного стиля.
Я вовсе не за шероховатый и неотделанный стиль. Мне трудно читать Селина[113], которым я восхищаюсь именно из-за того, что у него перейдена мера антистиля.
Новый стиль не создается употреблением чуть ли не в каждой фразе слов вроде «дерьмо», «задница», «черт подери!» и других.
Наверное, по причине возраста я почти не употребляю подобных выражений — разве что когда они решительно необходимы.
У Жида было сознание, что он пишет для потомства, и он с любовью отделывал свой синтаксис. Ни одно письмо, даже интимное, не выходило из его кабинета, не пройдя стадию черновика; копии писем тщательно сохранялись.
Не знаю почему, я, испытывающий отвращение ко всему литературному, заговорил сегодня о литературе. Возможно, из-за Буало.
Идет дождь!
Из книги «Я остался мальчиком из хора»
17 марта 1977
За несколько лет (назову их годами ученичества) я написал кучу развлекательных романов как для сентиментальных девушек, так и для молодых людей, мечтающих о приключениях, а также сотни так называемых «галантных» рассказов, которые сейчас показались бы совершенно невинными, а однажды утром на борту моей яхты «Остгот», стоящей в гавани Делфзейла, попробовал писать детективный роман. Это была как бы ступенька к литературе, хоть я и ненавижу это слово. В сущности, нет ничего легче, чем написать детективный роман. Прежде всего необходим, особенно в американских романах, хотя бы один труп. Затем необходим инспектор или комиссар полиции, который ведет расследование и имеет право рыться в прошлом и настоящем любого человека. И наконец, необходимы подозреваемые, которых автор ради финального сюрприза более или менее удачно замаскировал.
Инспектор или комиссар как бы играет роль перил на крутой лестнице. Читатель идет следом за ним. Вместе с ним подозревает, порой делит с ним опасности. И вот на последних страницах раскрывается правда.
Даже если роман плох, редко бывает, чтобы читатель отшвырнул его после нескольких первых глав: хочется знать, чем он кончится. С обычным романом все не так: если он не трогает, его бросают после второй или третьей главы.
Итак, в Делфзейле на севере Голландии я написал на борту «Остгота» свой первый детективный роман. Тогда я не знал, что за ним последует целая серия романов с одними и теми же героями. Даже внешность Мегрэ в нем была едва обрисована.
Это был крупный человек; он много ел, много пил, терпеливо выслеживал подозреваемых и в конце концов, как положено, выявлял истину.
Основные развлекательные романы я публиковал у Фейара, ему же я послал и рукопись о Мегрэ.
112
«Стиль — это человек» — афоризм, принадлежащий французскому ученому-естествоиспытателю и писателю Ж. Л. Бюффону (1707–1788).
113
Селин (наст. имя Луи Фердинанд Детуш) (1894–1961) — французский писатель, стиль которого отличается неровностью.