Страница 25 из 115
Сейчас главное — не сидеть на месте, нестись в никуда, вскочить в машину или на мотоцикл, которые ждут у дверей, примчаться на танцульки, «подклеить», то есть найти себе девушку, переспать с ней и уже на следующее утро забыть, как она выглядит. Мой сын, когда я упрекаю его за чтение комиксов, отвечает, что его учителя тоже их читают и даже берут у учеников.
И вот я думаю, а не лучше ли, если бы вместо алгебры и древнегреческого в школе обучали искусству чтения?
Мой отец имел диплом бакалавра и, однако, смиренно работал бухгалтером. Мы были небогаты. По нынешним меркам можно даже сказать бедны.
Отец знал, что он болен. Знал, что не доживет до старости.
Однако он был счастлив. Я не намерен делать никаких выводов. Я только считаю, что человек должен искать счастье в себе самом, а если он нашел спутника, которого достоин, он счастлив вдвойне.
5 декабря 1973
Нехорошо жить в себе. Только три дня назад я осознал, какая стоит пора года, и с восторгом обнаружил белые от снега крыши и зимний пейзаж. Вспоминается мгновенная картинка, увиденная мной сегодня днем через оконное стекло: дети в яркой одежде катаются в саду на санках.
Маленьким я катался не с горок, а на ногах по ледяным дорожкам на тротуарах, и это было восхитительно.
Нет, я тоже получил свою долю радостей.
На нем серое пальто, серый костюм, серая шляпа. Он высокий, худой, идет по улице, ни на кого не глядя, руки в карманах.
— Здравствуйте…
Он удивленно посмотрел на меня, в глазах вопрос.
— Вы меня не знаете. Меня зовут Жозеф.
Выражение его лица осталось прежним.
— Мы встречаемся почти каждый день. Вы никогда не замечали меня?
— Нет.
— Уже много месяцев я наблюдаю за вами. Впечатление такое, будто с каждой неделей настроение у вас становится все мрачней.
Он смущенно молчит.
— У вас, наверно, неприятности.
Он колеблется, потом чуть слышно произносит:
— Да, жена…
Этому человеку лет пятьдесят; к какому социальному слою он принадлежит, определить трудно.
— Вы потеряли жену?
— Нет. Но от этого не легче. У нее рак.
Мы идем вместе. Проходим мимо кафе. Я предлагаю:
— Может быть, по глоточку?
Он колеблется в нерешительности, но в конце концов следует за мной.
— Любите божоле?
Он безразлично кивает. Я заказываю маленькую бутылочку божоле, мы делаем по первому глотку.
— Вы с женой живете одни?
— Дочка работает в Англии.
Вот, пожалуй, и все. Конечно, это неправдоподобно. Даже невозможно. На улице мы встречаемся с тысячами людей. Некоторые обращают на нас внимание. Другие даже не видят. Про кого-то мы замечаем:
— Смотри-ка! Купил новое пальто.
Про другого:
— Вид у него нездоровый…
Это фантазия. Мы знаем совсем немного, всего горсточку людей, с которыми поддерживаем более или менее тесные отношения. Всех прочих — не знаем. Если кто-нибудь вдруг сядет на землю у дверей, мы даже не посмеем спросить, не стало ли ему плохо и не нуждается ли он в помощи.
Это явление тревожит меня с детства. Ради человеческих контактов надо, скажем, каждый день играть в кафе в карты с постоянными партнерами. Вот тут люди смеются, подталкивают друг друга локтями.
Или, например, стать участником хора и ходить каждое воскресенье по утрам на спевки или членом гимнастического кружка или благотворительного общества.
Там по крайней мере знают фамилии своих партнеров. Знают, где они живут, знают, правда не всегда, женаты ли они, есть ли у них дети, какова их профессия.
Постепенно, и чем дальше, тем больше, одиночество становится уделом человека в городе. В деревне знают друг о друге даже то, что скрывается, а уж на похороны приходят все.
В современном городе люди проходят мимо друг друга без всякого интереса и потребности хоть какого-нибудь общения.
Пока еще остаются кафе, но таких, где посетители сидят за столиками, становится все меньше. Вместо них появляются бары, куда забегают, чтобы наспех что-нибудь выпить и тотчас же уйти.
С тех пор как я посмотрел вокруг себя, а тому уже больше шестидесяти лет, это человеческое безмолвие, это почти небытие становится все более явным, как будто внезапно на улицах остались одни призраки.
22 декабря 1973
Каждый год в это время по телевидению показывают один из залов Елисейского дворца[55], где сидят сто стариков и старух, чисто вымытых, причесанных, одетых в самое лучшее, что у них есть; возможно даже, эти наряды они получили в гардеробной, точь-в-точь как статисты в театре.
Они безучастно ждут, не позволяя себе перекинуться словом.
Входит супруга президента в сопровождении дам (полагаю, что следует говорить «светских»), которые несут корзинки.
Каждый старичок, каждая старушка получает пакет, обернутый в золотую бумагу. Они сидят и держат пакеты на коленях. Кое-кто встряхивает подарок, пытаясь определить содержимое. Другие решаются чуть надорвать ногтем бумагу.
Речей не произносят. Что можно им сказать? И что могут сказать они?
Прислуга Елисейского дворца невозмутимо и неторопливо направляет стариков к выходу.
Я нахожу этот спектакль чудовищным. Отобрано сто, используя официальную терминологию, самых заслуженных. Что это такое — заслуженный престарелый? Их нарядили. Научили прилично держаться, велели молчать и благодарить сдержанным поклоном.
Куда их отправили после всего этого? Не знаю. То ли в трущобы, где обитает большинство из них, то ли в один из немногих домов призрения для престарелых.
Недавно обсуждалась проблема абортов, и министры не скрывали, что им нужно, чтобы рождались дети, как можно больше детей. Франция должна за несколько лет увеличить население на пятнадцать миллионов человек. Долой противозачаточные таблетки!
Дети нужны не для того, чтобы они потом стали стариками, которых некуда девать и помощь которым, правда весьма скудная, так обременяет государство.
И не для того, чтобы они пошли в университеты, которых правительство побаивается.
Нет, дети нужны, чтобы стать солдатами. Солдаты, если только они не погибнут на войне, наделают еще детей, и эти дети потихоньку превратятся в стариков.
Говорят, есть страны, где обрекают на смерть тех, кто уже не может залезть на верхушку кокосовой пальмы. У нас так не делается.
Но не делается и ничего или почти ничего, чтобы обеспечить им жизнь, достойную мужчин и женщин. Потому что — а об этом забывают — старики и старухи, бредущие по улицам, продолжают оставаться мужчинами и женщинами.
Но они совершили грех, тягчайший грех, какой только возможен в современных государствах: они стали бесполезными.
27 декабря 1973
Молодые писатели, как правило, начинают с того, что пишут о собственном опыте — либо о детстве, либо о юности. Именно поэтому кто-то сказал, что каждый человек несет в себе роман.
В сущности, каждый способен что-то рассказать о своей жизни.
Вот почему по-настоящему писатель начинается со второго или третьего романа.
У меня все было наоборот. Пятьдесят лет я писал о других, всюду искал человека, но не по своему образу и подобию, а просто человека. Я создал множество героев, совершенно непохожих на меня; что бы там ни говорили критики, это относится и к комиссару Мегрэ.
Единственное исключение —«Pedigree», но я писал эту книгу в особых условиях, что и оговорил в предисловии.
Лишь перестав писать романы, я отважился рассказать о себе, занялся поисками себя.
Первая книга, которую я написал, вернее, надиктовал, после того как в семьдесят лет ушел на покой, и, вероятно, назову «Человек как человек» или «Человек как все», содержит эпизоды из моей жизни и мои размышления. Я старался избегать всякой литературы, всякой философии — там только факты, неприкрашенные факты.
55
Елисейский дворец — резиденция президента Французской республики.