Страница 23 из 24
Эти доводы могут быть по ошибке восприняты читателем, не желающим углубляться в суть вопроса, как шумная и напыщенная проповедь в пользу туземцев. Ничего похожего. Все это является попросту констатацией одного из наиболее научно релевантных факторов в культурном изменении, как оно происходит в некоторых областях Африки. Игнорирование факта наличия избирательности со стороны европейцев в том, что они дают туземцам, способствует искажению очевидного, а это противоречит принципу научности. Избирательность в процессе передачи ценностей влияет на процесс изменения, возможно, в большей степени, чем любая другая составляющая данной ситуации. Избирательность в том, что удерживается, со стороны европейцев и значима, и достаточно установлена. На деле это есть изъятие из культурного контакта всех тех элементов, которые составляют главное преимущество – экономическое, политическое и правовое – более высокой культуры. Если были бы даны власть, богатство и социальные блага, культурные изменения представляли бы собой сравнительно легкий и ровный процесс. Именно отсутствие этих факторов – наша избирательность в том, что мы даем туземцам, – делает культурные изменения таким запутанным и трудным делом. Реальные силы эффективной ассимиляции следует искать в тех преимуществах, которые мы предоставляем принимающей культуре. Если мы воспитываем африкацев благодаря тому, что вводим для них учение по книгам, это прежде всего повышает уровень их ожиданий, и они приучаются ценить нашу превосходящую политическую силу, значение экономического богатства, важность привилегий и общественного положения. Если в то же самое время, когда мы открываем перед ними новые интеллектуальные и эмоциональные горизонты, мы еще и захлопываем дверь перед ними в том, что касается всех вытекающих отсюда преимуществ, это со всей очевидностью производит пагубное воздействие как на моральное состояние индивидуума, так и на возможности культурной адаптации{60}.
Мы должны были отказаться от механического понятия результата изменения как смеси культурных элементов. Мы видим также, насколько нереально представление о формировании хорошо интегрированного целого, состоящего из черных и белых, в той ситуации, когда цветной барьер препятствует утверждению на практике даже самих оснований передачи культурных благ. Цветной барьер должен быть учтен в карте методов исследования везде, где он выступает в качестве привходящего элемента различных фаз и деталей культурных изменений. Его наличие должно быть отмечено не только как политическое обвинение, но как теоретическое признание его значимости в качестве одной их важнейших сил – возможно, наиболее важной из всех.
В самом деле, чем скорее мы заговорим об этом вполне свободно и открыто, а также с полной научной беспристрастностью, тем лучше; ибо образованные африканцы быстро осознают и гиперболизируют ситуацию. Африканец становится антропологом, который обращает наше оружие против нас. Он изучает цели и притязания европейцев, фиксируя все их реальные или воображаемые акты несправедливости. Подобная антропология, без сомнений, искажена и ложно направлена, полна предвзятых суждений и заряжена чувством большой враждебности. Она часто слепа в своей непримиримости и огульна в своих массовых обвинениях. Но человеку науки ее нельзя игнорировать; и было бы лучше, если бы практик также не принимал бы ее за пустяки или за небольшой и не стоящий внимания казус. Потому что в целом она содержит весьма много правды и предсказывает пути формирования общественного мнения, национального и расового чувства, с которым рано или поздно должны будут считаться все стороны, практически участвующие в контакте{61}.
Сообразительный африканец быстро начинает понимать, что многие обещания, с которыми он сталкивается при европейском образовании, при знакомстве с миссионерскими поучениями и в тех проявлениях доброй воли, которые встречаются в работе администрации, невозможно выполнить. Он начинает видеть, что кроме дружественно настроенного европейца со всеми его прекрасными намерениями есть и иные люди. Масса белых поселенцев, руководители европейских предприятий и все те, у кого имеется тот или иной тип капиталовложений в Африке, с необходимостью ищут для себя преимуществ в двойном стандарте. Африканец понимает, что его оттесняют от его же собственных ресурсов. Новый консерватизм зародился как движение реакции. Многие из образованных африканцев поворачиваются назад и начинают взирать на племенную жизнь не как на объект презрения, но как на символ, олицетворяющий все богатство наследия своей расы, своих националистических надежд и будущей культурной независимости.
Тот факт, что сексуальная мораль приходит в упадок под влиянием образования, христианства и близкого контакта с европейской жизнью, что брак и семья распадаются, что авторитет родителей, как и уважение к закону и обычаю, снижается, – все это составляет предмет заботы и сострадательных европейцев, и образованных туземцев. Формы нового «африканского индивидуализма» – явления негативные или патологические все без исключения, и это отчасти благодаря тому, что переходное состояние означает двойственность контроля и что двойная мораль едва ли когда-либо является настоящей моралью. Распад семьи и родственной солидарности имеет причиной не влияние свойственного европейской культуре индивидуализма как противоположного африканскому «коммунизму»; это есть фаза, через которую проходят все общества под давлением экономической нищеты.
Таким образом, в переходный период африканец оказывается на ничейной земле, с которой уже исчезли такие факторы, как прежняя племенная стабильность, безопасность в отношении экономических ресурсов, охранявшаяся старой системой солидарности родственников. Новая культура, настоятельно подталкивающая его к отказу от племенного строя, обещала посредством образования приблизить его к уровню жизни, достойному образованного человека. Но она не дала ему подходящего и удовлетворительного эквивалента этому уровню жизни. Она оказалась не в силах предоставить ему права гражданина, воспринимаемые как должное образованным человеком Запада, и в социальном отношении дискриминировала его почти на каждом шагу в ходе обычного течения жизни.
Старый племенной строй, каким он был до прихода белого человека, теперь умер и похоронен. Он, как таковой, нерелевантен для культурных изменений, его понимания и планирования. Мы видим также, что еще очень нескоро настанет тот час, когда можно будет говорить о торжестве новой африканской эры, когда черный человек будет пользоваться всеми благами – духовными и материальными – западной культуры. Вероятно, в ближайшем будущем об этом не будет и речи. Но задача антрополога в том и состоит, чтобы указать, что, поскольку прежний племенной строй ушел из жизни, новый племенной строй в том виде, в каком он продолжает существование сейчас, имеет высочайшую ценность для индивидуального счастья каждого туземца и благосостояния африканского сообщества; что этот новый племенной строй, если предоставить ему условия для развития, несет в себе зародыш будущего здорового африканского содружества. Но если с наилучшими намерениями мы продолжим разрушение того, что от него осталось, мы столкнемся с рождением и ростом новых сил национализма и расизма, которые могут в конце концов стать враждебными, неуправляемыми и опасными{62}.
Различные движения, возникавшие до сего дня, в значительной степени потерпели неудачу, потому что туземцы еще не созрели для национальных, хорошо организованных, коллективных акций. Однако к тому времени, когда европейская способность контроля, возможно, будет политически приведена в расстройство и когда будет создана необходимая почва для объединения туземцев от Озер и до Мыса Доброй Надежды, подобное коллективное вместилище общественного мнения, вероятно, станет релевантным фактором. Антрополог в качестве одной из своих обязанностей должен считать не работу шпионом и, того менее, провокатором, но изучение растущих сил национализма банту. Он должен проявлять настойчивость – как свойство всех, кто обладает знанием и предвидением, – в утверждении того, что улучшение социальных и, прежде всего, экономических условий являет собой единственный путь выхода из трудной ситуации, что никакая цена не будет чересчур высокой ради предотвращения иначе неизбежной беды.