Страница 79 из 101
29 октября в пять часов вечера над городом пролетел самолет, сделал три круга. Это был
условный сигнал, призыв к выступлению. Первыми начали боевые действия славные арсенальцы
и солдаты-авиаторы.
Восстание было могучим, наступательным, штаб военного округа, охваченный паникой,
запросил перемирия. Переговоры начались, они стали прикрытием позорного бегства из города
недобитых контрреволюционеров. Красногвардейская часть, в которой служил Поликарп,
выступила на преследование беглецов. Казалось бы, теперь, после полной победы над
контрреволюционными юнкерами и казачьем, власть должна была перейти к Совету рабочих и
солдатских депутатов. Но этого не произошло. Пока восставшие рабочие громили
контрреволюционные силы, к власти подкралась Центральная рада, национальная буржуазия
показала свои когти. Изнуренные ожесточенными боями, красногвардейцы и революционные
солдаты еще добивали разрозненные юнкерские отряды, а войска Центральной рады тем
временем захватили почту, телеграф, банк, заняли штаб Киевского военного округа, и власть в
городе неожиданно оказалась в руках контрреволюционной Центральной рады.
Все это, описанное Поликарпом, не было для меня открытием, но читалось и
воспринималось как неизвестная страница собственной жизни, забытая, затемненная памятью.
Казалось мне, что и я в то время был не малышом, а зрелым человеком, который шел рядом с
красногвардейцем Поликарпом, только почему-то забыл об этом. Новые жизненные хлопоты,
новые грозные события стерли с них выразительные и яркие краски. А напрасно. Обо всем, что
было пережито нашими отцами, старшими братьями, нельзя забывать. И не просто воспринимать
его как отдаленную от нас временем действительность, а чувствовать ее всем сердцем, по-
человечески проникнуть в нее, потому что она нам родная, близкая и дорогая, так же как близки
и дороги люди, за нее боровшиеся.
Поспешно перелистывая страницу за страницей, я фиксировал зрением события, о которых
рассказывал Поликарп, будто по географической карте проследил его боевой путь.
Центром рабочих боевых сил стал завод «Арсенал». Центральная рада не закрывала глаза
на сложную и напряженную обстановку, начала провоцировать рабочих на преждевременное
выступление. Время от времени на арсенальцев нападали гайдамаки, требовали разоружиться,
оставить территорию завода, пробовали вывезти с завода уголь под видом обеспечения
потребностей городской электростанции.
Революционный комитет после нескольких совещаний и консультаций принял решение о
всеобщем восстании. Началось оно в середине января. Арсенальцы первыми приняли бой и
последними пали в этом бою, оставив но себе бессмертную славу.
Поликарп не был среди арсенальцев, его красногвардейская часть сражалась с врагом в
разных концах города, маневрировала, таяла на глазах, как снежинка, но своими действиями
помогала арсенальцам. Наконец последние красногвардейцы вынуждены были под огнем
противника, преодолевая ледовые заторы Днепра, отступить на левый берег.
Здесь, в Дарнице, встретились Поликарп и Павлусь с Коцюбинским и Примаковым. В свое
время по совету Софьи Гавриловны они оба научились галопировать на ипподромных рысаках, и
эта наука пригодилась — не зря сказано: что учить, того за плечами не носить. Киевские
красногвардейцы стали конниками под командованием Виталия Примакова.
В тот же день они вывели червонных казаков на Куреневку. Боевые части Юрия
Коцюбинского начали наступление на Киев, и 26 января он стал советским. Центральная рада
оказалась в Житомире.
«Мы с Павлусем получили двухдневный отпуск и немедленно побежали к Софье Гавриловне
и Верочке. Не шли, а летели на крыльях к их дому, каждый про себя радуясь тому, какое
впечатление произведет на женщин наша червонноказачья форма. Себя я не видел в
каракулевой папахе, теплом полушубке и роскошном галифе с красными лампасами, поэтому не
мог определить, насколько эта одежда мне шла, а Павлусь был в ней просто картинкой. Он ждал
встречи с женой, я только представлял себе, какой радостной будет эта встреча, и сам
волновался, радовался так, будто это не Павлуся, а меня ждет не дождется Верочка.
Бежали сюда, как к родному дому, а родной дом оказался пустым. И стал сразу же для нас
не теплым и тихим домом, а глухим гробом. Никто из соседей ничего не мог сказать о наших.
Тяжкое предчувствие поселилось в наших сердцах.
И мы не ошиблись. У одной из подруг нашли Верочку. Она стала неузнаваема, осунулась,
глаза потухли, похоже было, что последние силы оставляют ее. Верочка какое-то мгновение
молча смотрела на меня, как на чужого, затем перевела взгляд на Павлуся, кажется, и его
появление не вызвало у нее никакой реакции, уже только потом тяжело всхлипнула, из глаз ее
полились слезы, она протянула к нам руки и, захлебываясь, простонала:
— Нет мамы…
Софья Гавриловна по поручению городского ревкома не оставляла ни на минуту баррикад
на «Арсенале». Как агитатора и представителя горкома, ее хорошо знали рабочие, считали
своей, арсеналкой. Вместе с ними она выдерживала бешеные атаки гайдамаков, как заправский
солдат стреляла из винтовки, в критические минуты звонко звучал ее призывно-успокаивающий
голос. Когда становилось особенно опасно, она решительно вставала над баррикадой, кричала:
«В атаку, товарищи!» И арсенальцы решительно бросались в атаку.
В одной из отчаянных атак вражеская пуля навылет пробила пламенное сердце
революционерки. Обо всем этом мы узнали от посторонних. Верочка словно и не знала других
слов, только повторяла: «Нет мамы…»
Она сама готовилась стать матерью…»
Снова я пробегал взглядом страницы, не подчеркнутые красной чертой, нить боевой жизни
Поликарпа не прерывалась, сначала он воевал в Червонном казачестве под командованием
Примакова, потом на разных фронтах. Центральная рада, которую позорно разгромили и
прогнали прочь, предала Украину и весь народ немецкому кайзеру и его сателлитам.
На Украину пришли оккупанты. Народ молодой Советской республики поднялся на защиту
родной земли. Червонные казаки Примакова, среди них были и Поликарп с Павлусем, грудью
встали на защиту родного города. Силы были неравными, почти полумиллионная армия
захватчиков паводком хлынула на украинскую землю и залила ее не вешними водами, а кровью
человеческой.
Вместе с Червонным казачеством Поликарп оказался на территории братской России…
«Наше формирование «Червонное казачество Украины» на глазах разрасталось и
набиралось сил. Из Харькова в Киев прибыл боевой полк, а уж за год он вырос в бригаду, вскоре
стал кавалерийской дивизией, а там и корпусом. С кем только не скрещивали мы свои сабли: с
гайдамаками и кайзеровцами, петлюровцами и деникинцами, врангелевцами и пилсудчиками.
«На Дону и в Замостье тлеют белые кости…» Рука у меня была твердая, закалена
«американкой»… «Помнят все атаманы, помнят польские паны…» Но паны — бестии хитрые. Пан
дома сидит или в штабе каком заправляет, обманутых хлопов под удар посылает. Схватили как-
то «языка», думали, пан, а он — «естем из пшедместья краковского, естем работничек…».
Обманутый пролетарий! На пана гнешь спину в своем предместье, тебя эксплуатируют, доят, как
козу, а ты с саблей вылез, против кого вылез? Против червонцев? Против конницы самого
Буденного?
Да, да, что-то, кажется, я тут расхвастался. Получается, что тлеют только панские кости, а
наши собственные? Наши косточки тоже трещали под сабельными ударами, потому что эти
краковские и варшавские «работнички» тоже не лыком шиты, тоже мускулатуру имели, в головы
им вдолбили великопольскую идею «от можа и до можа…». Одного моря им мало, подавай им еще