Страница 30 из 101
поселке, обещал провести его из Чалапковой левады в поле, будто тот был не калиновский, а
сам лелеял надежду — может, отпросится у бабушки Платониды и тоже пойдет вместе с
комсомольским секретарем. Догадывался, что тот идет в партизаны, да и не только догадывался,
но и знал наверняка, потому что как ни тайно готовил Качуренко своих хлопцев к выходу в лес,
а весь Калинов видел, как Павло Лысак чуть ли не каждый день гоняет в лес громыхающую
полуторку, нагруженную всякой всячиной.
Искал Спартак Рыдаев свое место в такое грозное время. Отец о себе вестей не подавал, кто
знает, жив ли или уже навеки остался на границе; мать путешествовала по свету, иногда
присылала коротенькие письма бабушке, мимоходом вспоминала и Спартачка, целовала в
кудрявую головку, видимо, считая, что сын и до сих пор бегает в коротеньких штанишках, да и
замолчала надолго. «Беспутница, — ворчала баба Платонида, когда Спартак читал ей письма. —
И в кого пошла? — удивлялась сама себе и делала вывод: — Судьба такая ей выпала, а в нашем
роду хотя и были крученые, но такой выродок не попадался».
Спартака бабуся любила какой-то безумной любовью, больше всего на свете, больше, чем
родную дочь, но любила молча, ни единым словом того не высказывая, никогда его не ласкала,
но никогда и не ругала. Разве что глаза бабушкины были неспособны скрыть чрезмерную любовь
к осиротевшему внуку. И, как ни странно, Спартак, не ведая о том, подсознательно, интуитивно
воспринял бабушкину и любовь, и заботу, платил ей такой же любовью, малышом ласкался к
ней, как котенок, а взрослым просто выполнял каждое ее приказание, угадывая по взгляду
любое желание бабушки.
Нет, не каких-нибудь невзгод в жизни Спартака побаивалась бабка — она не могла себе
представить разлуку с ним. Поэтому с похорон Марины Ткачик вернулась разбитая, совсем
больная. До смерти напугал ее своим разговором кум Софрон. Когда началась война, баба
Платонида иногда даже думала: может, и самой податься куда-нибудь подальше, лишь бы к
своим людям, не оставаться здесь с ребенком, ведь говорят же знающие люди, что супостат
сильнющий и обязательно придет, не обойдет Калинов.
Не обошел… Если уж и кум Софрон не смог отвертеться, вынужден нехотя идти на службу,
что же будет со Спартачком? Дитя же еще, а силой бог не обделил, сама видела, как боролся с
такими верзилами, что и быку рога свернут, а он их клал запросто на лопатки… И в самом деле,
разве эти пришельцы будут считаться с тем, что дитя несовершеннолетнее, как пить дать
вывезут к себе, вестимо же, не на гулянку, а поставят на тяжелые работы и будет ворочать, пока
не увянет, не сломается ее колосочек…
Прикинула баба Платонида то да се, да и придумала спасительный план, так как
принадлежала к роду Вовка, а род этот всегда был очень цепкий и жизнелюбивый, не склонялся
никогда и ни перед какими бурями и грозами. Сразу же вспомнилась ей Евдокия Руслановна.
Хотя фамилия Вовкодав была приобретена той в замужестве, но характером выдалась тверже,
чем Платонида. Недалекой соседкой была Вовкодавиха и, невзирая на то что считалась в районе
самой первой женщиной, простой бабы-соседки не то что не избегала, а водила с ней дружбу. Не
встречались больше Платониде в жизни женщины такие, как Евдокия. Говорят, лучше всех тот
человек, который для ближнего последнюю рубашку не пожалеет, если у него попросить. У
Евдокии ничего просить не надо было. Эта словно сквозь землю видела: как только у Платониды
возникнут какие хлопоты — она уже тут как тут, поможет, рассудит, первая, без приглашения,
явится, сама не съест, а с соседкой поделится.
Дней пять назад, когда возвращались из больницы от Марины Ткачик, метавшейся в огне с
тяжелой раной, снова заговорили с Евдокией о немцах, Платонида сказала: «Бегите,
Руслановна». — «Бежать? — удивилась та. — А кто же их отсюда выгонять будет? Как же наши
люди жить будут? Без нас, коммунистов?» Платонида промолчала, а потом высказала то, что
жило в душе: «А мы разве не те же коммунисты? Разве наши сердца смогут к чужому духу
склониться?» Евдокия остановилась, тепло взглянула Платониде в глаза и сказала: «Я знала,
Платонида, что вы хорошая женщина, но о том, что вы мудрый человек, узнала только сейчас».
Платонида смутилась и обрадовалась в душе и одновременно не восприняла высоких слов
соседки. «Какая уж есть», — сурово стиснула губы.
Теперь соседка пребывала где-то далеко, найти ее было, наверное, невозможно, и все-таки
в руках имелась тоненькая-тоненькая ниточка.
Посадила бабушка Платонида внука перед собой да и начала его наставлять, поучать, как
дальше жить.
— Послушайся меня, дитя мое. Никогда тебе не говорила, что ты для меня все равно что
душа в теле, слова излишни, если бы ты не почувствовал этого, если бы они говорились лишь бы
говорить. Боялась, как смерти, разлуки с тобой, а теперь настало такое время, что вынуждена
сама тебя отрывать от сердца…
Она рассказала о разговоре с Софроном Чалапко, выразила надежду, что беда упала на
людские головы не навечно, и предложила хлопцу идти в лесную сторожку, к бабушке Присе и
деду Гаврилу, там, в пустоши на полном безлюдье, пока еще можно спастись от неволи, ведь
пришел чужак не на прогулку.
А Спартак окаменело сидел, боялся высказать свою радость. Не признался, что и сам
вынашивал мысль о разлуке с бабушкой, что именно поэтому попросил Ткачика ждать его под
вечер. Думал, бабушка и слушать не захочет, а она оказалась бабушкой на уровне, вполне
сознательной.
— Не побоишься, дитя? Не один там будешь… Килинка с тобой пойдет, станешь ей
защитником, потому что хоть и оглашенная, а девчонка как-никак, да и родня тебе, тоже сирота,
кто за нее заступится…
Чуть не подпрыгнул к потолку Спартак Рыдаев. Он тоже подумал, что и Карменке не с руки
оставаться в Калинове, не приведет к добру ее служба в больнице, только не знал, как об этом
сказать бабе Параске.
— Приська с Гаврилом приютят, голодными не будете, может быть, и дело какое найдется,
лес теперь будет пустой… А когда придете к бабе Приське, не забудьте сказать: привет, мол,
двоюродной сестре. А Приська уж догадается, кому там и что передать, да и о вас с Килиночкой
позаботится… позаботятся люди добрые.
До самого вечера Спартак Рыдаев собирался в дорогу, а в сумерках побежал к Ярчукам за
Кармен. Встретил девушку на улице.
— Ты передумала? — спросил разочарованно, увидев, что та оделась, как на обычную
прогулку.
Кармен просияла улыбкой, отчего ее круглое веселое личико и вовсе округлилось, шутливо
взлохматила густые волосы Спартака.
— Может быть, нужно было карету нанять для моих сундуков?
Спартак, хотя и выглядел уже взрослым, в душе все же оставался подростком, поэтому, как
и любой подросток, не умел хитрить, а тем более заглянуть вперед.
— А как же без одежды? Может, придется и долго…
— Не беспокойся…
Не беспокоиться, значит, не беспокоиться. Спартак и сам умел довольствоваться малым,
заговорил об этом только потому, что догадывался: в Калинов им, судя по всему, возвращаться
придется не скоро.
Теперь уже обеспокоился другим, более важным. С какими вестями придут они к Ваньку
Ткачику? Ведь будет же интересоваться тем, что делается в поселке. Рассказать было о чем, хотя
они не знали многого.
— Так никто и не знает, что случилось с Качуренко? — размышлял Спартак, обращаясь к
Кармен.
— Хотелось бы знать, — вздохнула она. — Но не так это просто… Встретим Ткачика, может
быть, он что посоветует.
Спартак хмыкнул.
— А что он может советовать? Сам должен прислушиваться к нашим словам…
Кармен снова взлохматила ласковой рукой волосы парня: