Деревья-музыканты

Перед ним на земле лежат травинки, сухие иглы, зеленые иглы, бежит муравей, виднеется ямка, торчит кочка. Грибы смеются всеми своими серебристыми спорами. Козявка в черном нагруднике и с парой красных крылышек трепещет от ненависти при виде липкого неповоротливого земляного червя. Жажда убийства — эта зеленая плесень — пристала к лапкам хищного жука-богомола. Отделайся от этой плесени, букашка!.. Стряхни ее со своих лапок!.. Рыжий муравей лезет, словно пьяный, по утыканной шипами веточке. Сороконожка пробирается среди тех же копьевидных колючек! Спеши навстречу блаженной смерти, сороконогое страшилище, прими удар копья и мученическую кончину святого Себастьяна!.. Надо уронить слезу в каждый раскрывшийся цветок ночной красавицы. Цикада убивает, она убивает своим пронзительным криком всех крошечных крылатых насекомых, пролетающих поблизости от нее. Лесная земляника роняет свои ягоды, словно капельки крови. У самой земли из елового пня торчит большой коричневатый гриб — «бычий язык». Каждая пядь земли, каждый крошечный, с ладонь, кусочек леса подобен джунглям.

— Диожен!

Голос прозвучал резко, как удар хлыста.

— Диожен!.. Где ты? Вернись, Диожен!..

Нет, это кричат не грибы, не рыжие муравьи, не цикады. Голос Леони разносится по лесу, погруженному в молитву.

Диожен вздрагивает и бросается бежать в сторону, противоположную той, откуда доносится призыв. Музыка леса постепенно поглощает голос Леони. Фуга звучит, нарастая, — все новые и новые деревья присоединяются к хору, звуки взмывают вверх, ширятся, гаснут, затем возрождаются и снова замирают, перейдя в почти человеческий шепот лесных великанов. Отовсюду несется бесконечная прерывистая жалоба:

— A-а, а-а, а-а!..

Стенайте, деревья, пойте! Расцвечивайте свою мелодию, машите ветвями! Диожен удаляется быстрым шагом, его босые ноги неслышно ступают по сосновым иглам. Он останавливается и долго слушает кантату леса. Идет и опять останавливается. Там, на нижней ветке дерева, висит рой пчел. Огромный золотистый шар дрожит мелкой дрожью, и вдруг рой разлетается. Пчелы исчезают в густых зарослях ежевики.

Эвридика умерла, поет лес, но улыбка Эвридики будет жить вечно, и каждое дерево служит убежищем для ее нимф. Сопрано, контральто и меццо-сопрано звучат все громче, торжественно воспевая драму жизни и смерти. Аристей, не желая того, убил невинную Эвридику!.. Диожен спасается бегством от проклятий, которые падают на его больную голову и камнем ложатся на смятенное сердце. Он бежит прочь, но, неожиданно обернувшись, видит куст, покрытый черными ягодами ежевики. Вдруг раздается властный призыв божественного Протея:

— Аристей!.. Сын светлоокого Аполлона!..

Пчелы появляются над кустом ежевики. Они вылетают отовсюду и исчезают высоко в небе. Скорбные голоса неожиданно замирают, и слышится только мелодичный шепот леса. Деревья разговаривают между собой на языке музыки. Ничто в природе не остается равнодушным к этому странному концерту исполинов, которые уходят корнями в недра родной земли. Диожену лес кажется неведомым до сих пор миром, средоточием сил природы, породивших всех людей и всех богов. Сумасшедший идет обратно. Он направляется к кусту ежевики и ест сочные освежающие ягоды. Где найти дерево, поющее низким мужским голосом? Дерево, обладающее тайной вечного обновления? Где ты, божественный Протей?..

Диожен бродит по лесу во власти демонов своего больного рассудка. Он идет наугад, натыкается на деревья. Он обхватывает стволы руками, трется об их шершавую кору. Где найти дерево, знающее тайну вечного обновления, дерево, которое засыхает и тут же вновь начинает зеленеть? Где растет дерево-жертвенник, в котором скрывается божественный Протей? Какое дерево вернет покой преподобному Диожену Осмену?

— Диожен!..

Он вздрагивает, услышав голос Леони, которая ищет его по лесу. Он бежит прочь от этого голоса. Бежит в поисках одиночества, единственного друга, не внушающего ему страха. Как будто одиночество действительно существует!..

Диожен сидит на том месте, откуда открывается вид на долину Кюль-де-Сак. Внизу разбросаны деревни, поселки, а дальше сверкают лазурные озера, зеленеют агавы и изумрудные плантации бананов; до него доносится и удушливый запах сожженных посевов, и хмельной аромат сахарного тростника. Вдоль морского берега тащится поезд, похожий на черную сколопендру. Диожен бормочет бессвязные слова, смотрит и ничего не слышит, слушает и не видит — ни криков людей за работой, ни их смеха, ни их усилий...

На узенькой тропинке появляется юная пара. Гонаибо и Гармониза бегут друг за другом, приближаясь к священнику, который сидит к ним спиной и грезит наяву. Они сходят с тропинки, чтобы поглядеть на человека с пустыми глазами. Он словно не замечает их. Гонаибо и Гармониза изумленно смотрят на него. Неожиданно священник отвечает на их взгляд. Он дрожит всем телом, лицо его становится осмысленным. Но тут появляется старуха в широком платье из сурового полотна, какие носят кающиеся грешницы.

Диожен встает перед матерью. До чего ж старой стала Леони Осмен! На плечи у нее наброшена черная шаль, на голове она носит белый тюрбан, а на голых ногах грубые коричневые сандалии. Несмотря на глубокие морщины, которые горе, как резцом, провело по ее лицу, на нем запечатлелось выражение отчаянного упорства. Рот с опущенными уголками по-прежнему упрямо сжат, глаза горят лихорадочным, беспокойным огнем.

— Ну, пойдем, Диожен... Пойдем!

Леони берет сына за руку. Он бросает последний взгляд на Гонаибо и Гармонизу и послушно следует за матерью. Юная пара смотрит им вслед, пока они не исчезают из виду.

Диожен постоянно убегает из своего уединенного домика и скитается по лесам. Вновь и вновь идет он среди деревьев-музыкантов, бродит днем, бродит ночью. Протекут годы, и если жители поющего леса поведают людям когда-нибудь, — скажем, через сто лет, — что в Сосновом бору блуждает привидение, — значит, Диожен Осмен все еще не нашел покоя и обречен вечно искать мира без надежды, что мир войдет в его истерзанное сердце. Леони часто преклоняет колени перед белой надгробной плитой, оплакивая своего покойного сына Эдгара. Концы ее длинной черной шали развеваются по ветру, и кажется ночью, будто огромный вампир распростер крылья над одинокой могилой, затерявшейся в лесу. Порывистый горный ветер иногда подхватывает и уносит вдаль листки писем, которые еще посылает матери Карл Осмен, отмечая вехи своей блестящей политической карьеры.

Вершины сосен качались высоко в небе. Сосны гудели, наполняя сияющий день мрачной мелодией. Гонаибо и Гармониза шли по тропе, держась за руки, и слушали мощный голос Соснового бора. Порой они пускались бежать или мимоходом пригоршнями рвали землянику и сочные ягоды ежевики. Тропинка ведет в самую чащу бора. Вдруг они останавливаются, пораженные чудом, открывшимся их глазам. Впереди расстилается многоцветный ковер диких орхидей. Каких тут только нет оттенков и форм! Орхидеи одна другой лучше: однотонные, полосатые, с винтообразными тычинками, с загнутыми, плоскими или курчавыми лепестками, с прищуренными улыбающимися глазами, с алым полуоткрытым ртом и белыми, как слоновая кость, зубками.

Давно ли юная чета чувствовала себя подавленной, печальной. Хотя молодая кровь играла в их жилах, хотя им хотелось вприпрыжку бежать по тропинке, на сердце была гнетущая тяжесть. И вот лес разогнал страх, тревогу, грусть. Деревья зовут их, кусты удерживают их цепкими шипами и предлагают свою дружбу. Ни с чем не сравнимая музыка сосен, красота лесных орхидей, свежесть травы — все это неудержимо влечет их. Приходится пересиливать себя, чтобы избежать колдовских чар бора. Они продолжают свой путь, а над их головами звучит мелодичная песня. Они идут, крепко держась за руки. Птицы тоже вступают в хор и перекликаются с деревьями-музыкантами. Гонаибо и Гармониза невольно замедляют шаги. Лес редеет. От неожиданного зрелища у них сжимается сердце. Длинные надрезы бороздят стволы сосен, и смола, словно кровь, ручьями стекает к земле. Деревья уже не поют, они только шепчутся чуть слышно. Здесь побывали люди.