Деревья-музыканты

Диожен Осмен пустил своего серого мула крупной рысью. За последние дни, торопясь покончить с хунфорами, священник брал с собой лишь небольшую охрану: причетника, мальчика-певчего, несколько прихожан и трех-четырех жандармов. Впрочем, одно его появление обращало в бегство большинство папалоа. Отец Диожен не отдыхал уже трое суток. Кампания должна непременно закончиться в воскресенье на фоминой неделе. Было около половины двенадцатого. Он никого не нашел в хунфоре Раделери. Все указывало на поспешное бегство служителей святилища. Диожен едва отыскал там несколько старых сосудов и глиняных блюд для марассов[79]. Повсюду царил страшный беспорядок. В самом храме было пусто, голо. На стене, возле жертвенника, еще сохранилась фреска, на ней был изображен бог-воитель в парадном одеянии с саблей наголо, среди роскошной природы. Роспись, состоявшая из больших остроугольных плоскостей, была выполнена приемом резкой светотени, краски отличались чистыми теплыми тонами, в них преобладали охра, кармин, густая зелень и переливчатый синий цвет; местами сияла молочная белизна, словно излучая таинственный свет. Диожен Осмен приказал разрыть землю под жертвенником, и там обнаружили большой священный камень. По своему обыкновению, участники крестового похода сожгли хунфор, но не тронули окружавших его хижин.

Затем маленький эскадрон во главе со священником поскакал дальше. Диожен надеялся добраться до Минге еще до полудня и, совершив свое разрушительное дело, к обеду вернуться домой. Проникая сквозь сплетения ветвей, нависших над дорогой, нестерпимо палило солнце. За последние дни причетник Бардиналь высказывал недовольство даже в присутствии священника. Он простудился из-за этих экспедиций, сильно кашлял и в тот день с большой неохотой последовал за отцом Осменом, не желавшим слушать его благоразумных советов. Бардиналь был взволнован, и его беспокойство росло с каждым днем. Все снадобья, которые он перепробовал, не помогли ему, и он опасался, что зловредный кашель вызван некими таинственными причинами.

Всадники доехали до места, где плотный зеленый навес не пропускал палящих лучей. Удушливая жара сменилась чудесной прохладой. Вдруг на повороте мул преподобного отца Осмена остановился как вкопанный.

— Аго! — крикнул Бардиналь.

Диожен чуть было не перелетел через голову мула и спасся лишь тем, что уцепился за его гриву. Дорогу перегородила большая лужа застоявшейся воды. Увидев в ней свое отражение, мул испугался. Священник вновь сел в седло и взмахнул хлыстом. Но мул встал на дыбы. Бардиналь и другие спутники нагнали Диожена.

— Пожалуй, лучше вернуться домой, отец Осмен... Не годится ездить по этим местам после полудня... Все так говорят.

Священник свирепо взглянул на трусливого причетника, и тот прикусил язык. Затем отец Осмен ласково потрепал мула по холке, успокоил его и, слегка ударив хлыстом, пришпорил. Мул вздрогнул и перескочил через лужу. Остальные всадники последовали за Диоженом. Едва они миновали лужу, как заухала сова. Услышав среди бела дня крик ночной птицы, маленький отряд встревожился. Но Диожен все так же невозмутимо скакал по направлению к Минге. Спутники ехали за ним в глубокой задумчивости.

В деревушке, состоявшей из десятка хижин с пирамидальными крышами, они не встретили ни души. Не видно было даже любопытных и печальных крестьянских ребятишек, которые бегают полуголые в коротеньких малиновых рубашонках или в пестрых, как у клоунов, платьицах, сшитых из лоскутов. Пустынной была и пыльная унылая дорога. Только куры в тщетных поисках червей разрывали лапами землю да худые, как скелеты, собаки лаяли по старой привычке. Один из жандармов, сопровождавших Диожена Осмена, уверял, что хунфор находится шагах в ста от деревни, за рощей казуаринов. Всадники продолжали путь. Вскоре они действительно увидели эти высокие деревья, поникшие ветви которых в ярком свете дня казались голубоватыми, как водные струи. При каждом вздохе ветра деревья напевали свою многоголосую, томную, благозвучную и грустную мелодию. У подножия их сидел изможденный старик. Морщинистое обветренное лицо его было таким темным, что сливалось с корой стволов, лохмотья почернели от грязи, весь он сжался в комок и, обхватив руками свои узловатые колени, что-то бормотал сквозь зубы, разговаривая сам с собой.

Поравнявшись с ним, отец Осмен остановил мула.

— Скажите, где тут хунфор хунгана Фей-Будена?

Упрямо уставившись в землю, старик продолжал бормотать.

— Эй, старина! Я с тобой разговариваю!

Старик обратил на всадников тусклый взгляд, презрительно сплюнул и снова потупил голову. Бардиналь подошел и, дотронувшись до его плеча, сказал:

— Послушай, священник спрашивает тебя, где находится хунфор...

Старец неожиданно встал, полуголый, в жалком рубище, и, размахивая палкой под носом у причетника, стал выкрикивать непонятные угрозы. Глаза его сверкали гневом, и, несмотря на дряхлость, о которой свидетельствовало жалкое иссохшее тело, обвисшая складками кожа, костлявые колени, его облик был исполнен горделивого, несколько мелодраматического благородства, а с поблекших губ срывались слова проклятия. Бардиналь и сам отец Осмен попятились, смущенные столь неожиданной вспышкой.

— В путь! — скомандовал священник.

В самом деле, всадники могли и одни найти дорогу. Они свернули на размытую водой тропу и в нескольких шагах от рощи увидели ограду хунфора. Диожен обернулся, желая убедиться, что спутники не отстали от него, и, пришпорив мула, быстро въехал в открытые ворота. Но тут мул споткнулся о бутылку, наполовину врытую в землю, и рухнул вместе со своим седоком. Рой зеленых мух вылетел из разбитой бутылки.

— Аго! — закричали всадники.

Они остановились и даже отступили немного, готовые обратиться в бегство. Священник вскочил, беспорядочно размахивая руками, чтобы отогнать мух. Левое копыто мула провалилось в яму.

— Вперед! Помогите мне вытащить мула!

Мальчик-певчий Деметриус спрыгнул с лошади, держа в руке распятие. Он подобрал полы своей красной сутаны, в которой легко было запутаться, и бросился на помощь Осмену.

Нога у мула была сломана. На ней зияла открытая рана. Осколки беловатых костей прорвали окровавленную шкуру.

— Эй, жандарм! Сюда... Мула надо прикончить. Вынь из кобуры револьвер.

Лицо Диожена нервно подергивалось, руки дрожали. Он засунул их в карманы, чтобы скрыть эту дрожь от посторонних глаз. Когда жандарм приставил дуло к уху мула, священник отвернулся. Раздался выстрел. Тогда только Диожен взглянул на животное, валявшееся возле ворот. Труп мула оттащили в сторону.

— Ну, следуйте за мной!..

— Отец Осмен, не искушайте господа бога, — наставительно сказал Бардиналь. — Вернитесь к себе в приход! Все, что случилось сегодня, не предвещает ничего доброго... Отложим до другого раза... У нас еще есть время!

— Молчать! Довольно болтовни! Вперед!.. За мной!..

Диожен выхватил крест из рук мальчика-певчего, перешагнул через труп мула и вошел во двор. Его спутники переглянулись. Гюстав Дюплан последовал за ним, остальные тоже въехали в ворота. Однако все неодобрительно качали головами.

Диожен с глубочайшим удивлением обвел взглядом двор. Двери хижин, пяти или шести мазанок, были открыты настежь, внутри все казалось на месте, но люди исчезли. Зал святилища был совершенно пуст, а земляной пол изрыт канавами. Против святилища стояло деревцо молочая, на стволе которого висела распятая птица. Это была водяная курочка, ее длинные перепончатые лапы дергались в агонии. Диожен отошел на шаг. Помолчав, он провел по лбу тыльной стороной руки. Тоска теснила ему грудь.

— Бардиналь, — заявил он наконец, — надо срубить дерево!...

Причетник обернулся к остальным спутникам, которые стояли понурившись, затем посмотрел прямо в глаза священнику:

— Какой бес вселился в вас, отец Осмен?.. Чего вы добиваетесь?.. К чему все это?.. Довольно разрушений! Не надо рубить это дерево, отец Осмен!

79

Марассы — дети-близнецы, в честь которых совершаются особые обряды (прим. автора).