Лунная ведьма (ЛП)

— Ты некомпетентный болван, — тихо сказал император, — и не стоишь ни пузырька пэнвира, ни еды, которой я чувствовал бы себя обязанным кормить тебя, если бы запер на двенадцатом уровне.

— Но… но… — Борс посмотрел на свой живот. Оттуда торчал нож императора, а по рубашке растекалось пятно крови.

Эту рубашку ему сшила жена. Он не видел её больше года и по многу месяцев даже не вспоминал о ней.

Себастьен плавно повернул лезвие. Борс закричал от новой, острой волны боли и начал падать, но император поддержал его. Себастьен оказался сильным, намного сильнее, чем выглядел.

Борс знал, что ему предстоит медленно и мучительно истечь кровью, поскольку не существовало худшего ранения, чем в живот. Император слегка склонился к нему.

— Я не выношу некомпетентность, — приглушённо сообщил он. — Ты не просто оплошал, ты чудовищно меня подвёл. — Он повторно провернул лезвие, на сей раз резче, и Борс снова взвыл. Он кричал и умолял. Не о жизни, для этого было слишком поздно. Он молил о быстрой смерти.

Себастьен выдернул нож и позволил Борсу рухнуть на пол. Потом наклонился, вытер лезвие о чистую часть рубашки и отвернулся, велев одному из солдат:

— Избавься потом от этого мусора, — юный, мертвенно-бледный страж кивнул, и император перевёл внимание к жрецу на помосте.

— Бреккиэн, — радушно окликнул Себастьен, выбросив из мыслей корчащегося на полу человека, — пока это неприятное дело завершается, я собираюсь выпить бокал вина. Не хотите ко мне присоединиться?

Прошла неделя с тех пор, как они с Рином стали мужем и женой во всех отношениях, но Жульетт ничуть не устала от их совместных занятий. Последние три дня она изучала королевские обязанности, обычаи энвинцев, знакомилась с советниками, жрицами, главами различных кланов и сыновьями прежней королевы, от которых ожидала враждебности, поскольку её положение естественным образом отнимало у них часть власти, однако не ощутила с их стороны ни гнева, ни негодования. Все они знали, как сильно Этэйна желала уйти из жизни, и вместо жажды удержать власть чувствовали облегчение от того, что трон заняла новая королева.

Они хотели того же, что и Рин. Жить в простом доме, заботиться о своей семье… самых обычных и прекрасных вещей. Жульетт ещё не призналась, что собирается придумать новый, мирный способ управления Энвином. Она не собиралась отказываться от простой жизни, о которой мечтали они с Рином.

Она попросила всех сыновей Этэйны остаться в должностях советников, если они не против, поскольку её собственные дети не смогут принять на себя эти обязанности ещё многие, многие годы.

В месте, где помимо нечаянных стычек с карадонцами не случалось никаких конфликтов, править было легко. Порой среди кланов возникали разногласия, но они носили тривиальный характер, и Жульетт без труда разрешала незначительные спорные вопросы.

Большинство её обязанностей относились к социальной сфере. Она развлекала глав кланов во время роскошных, сопровождаемых музыкой, ужинов и планировала проведение ближайших торжеств. У энвинцев было много праздников и фестивалей, посвящённых луне, местным богам и богиням и прежним выдающимся королевам. Теперь, когда Этэйны не стало, состоится новый праздник, отмечавший её длительное правление, а потом народ поприветствует восхождение на трон Жульетт.

Она провела долгий день за деловыми встречами и организацией фестиваля, который пройдёт перед следующим полнолунием. Люди нарядятся в маскарадные костюмы и выйдут на улицы города петь, танцевать и играть, а в главном тронном зале дворца состоится званый вечер.

Для девушки, чья жизнь до приезда в город протекала в простом домике почти без соприкосновений с внешним миром, произошедшие перемены были значительными.

Жульетт взволнованно бродила по спальне, ожидая прихода Рина. Последние трое суток она посвящала дневные часы делам, однако ночи оставляла для него. Её снедал жар, как Рин это называл. Она могла думать только о моменте, когда снова окажется в его объятиях, и хотя яростная потребность первых четырёх дней, когда они не выходили из её покоев, спала, к ночи Жульетт жаждала прикосновений мужа едва ли не до безумия.

Она никогда не считала себя чувственной и до встречи с Рином планировала провести жизнь в одиночестве и целомудрии. Теперь же от одной мысли о нем едва ли не начинала чувствовать, как он двигается рядом и внутри неё.

Дверь открылась, вошёл Рин, и Жульетт помчалась ему навстречу. Ухватив за рубашку, потянула мужа к себе для поцелуя и приоткрыла губы. Если бы могла, она поглотила бы его, и Рин чувствовал по отношению к ней то же самое.

«Я хочу тебя».

Откликнувшись на этот безмолвный призыв, он расстегнул ремешок золотого платья Жульетт, обнажил её грудь и погладил сосок большой, обласканной солнцем рукой. «Ты такая мягкая и прекрасная».

«А ты твёрдый и прекрасный».

Целуясь и даже смеясь, они ласкали и раздевали друг друга.

— Я думала о тебе весь день, — вслух призналась Жульетт, когда они почти голые направились к спальне. Её сердце стучало слишком быстро, разгорячённое тело сладко дрожало, требуя Рина.

— И я о тебе думал, — ответил он, пробегая пальцами по выпуклости её грудей, дразня чувствительные соски и наблюдая, как они заостряются. Жульетт затрепетала, борясь с искушением приказать Рину взять её здесь и сейчас, без ласк и прикосновений.

Но она не хотела отдавать Рину приказы и, откровенно говоря, не хотела, чтобы их единение закончилось слишком быстро. Жульетт положила ладонь на плоский живот мужа и ощутила его собственную глубокую дрожь. Ладонь скользнула ниже, любопытные пальцы, быстро научившиеся искусству возбуждения, принялись дразнить его возбуждённую плоть.

Она так сильно боялась впустить мужчину в свои разум и тело, а теперь, сделав это… поняла, что никогда не испытывала ничего более восхитительного. Рин всегда был с нею, и страх сменился осознанием, что она нуждалась в таких узах всю жизнь.

Однако она слышала далеко не каждую его мысль, знала не обо всех испытываемых им эмоциях. Порой Жульетт хотела от мужа всего, а иногда была более чем довольна слабому мерцанию его духа на протяжении дня. Даже если она не знала о каждой его мысли, физически их союз был совершенством. Рин сказал, что её тело вела потребность воспроизводства. Относилось ли это утверждение и к нему? Его отклик на неё был продиктован лишь физиологией?

Рин ущипнул один сосок, и Жульетт чуть не подскочила.

— Вот уж не думала, что этот жар, как ты его называешь, продлится так долго, — заметила Жульетт, когда они продолжили путь к кровати.

Рин остановился, поднял голову и с улыбкой посмотрел на неё сверху вниз.

— Жульетт, жар прошёл три дня назад.

Она быстро заморгала, потом вернула ему улыбку.

— Значит это желание, которое я испытываю к тебе…

— Это ничто иное, как призыв женщины к своему мужчине, — сказал он, легко поднимая её и укладывая на кровать, прежде чем сбросить с себя остатки одежды.

А она-то не сомневалась, что эту непреодолимую потребность вызвали её энвинская кровь, луна и готовность к зачатию. Когда Рин присоединился к ней на кровати и обнял, Жульетт закрыла глаза и распахнула душу не только перед ним, но и перед всем, что её окружало. Перед горами, жившими здесь людьми… даже перед самой собой.

Здесь её сердце билось по-другому, душа сияла ярче. Жульетт скучала по сёстрам и коттеджу, который называла домом, но её место было в Энвине. И она принадлежала Рину до тех пор, пока его не отберут у неё. На три года или на тридцать лет, или на сто.

— Рин, — прошептал она, слегка отстранившись, но не убирая рук с его тела. Она не хотела лишиться его прикосновений, ни сейчас, ни когда-либо в будущем. — Я должна тебя кое о чем спросить.

Он слегка выгнул брови. Обычно они почти не разговаривали после того, как падали в кровать.

— Когда мы приехали сюда, ты переживал из-за того, что не сможешь провести жизнь так, как планировал.