Страница 5 из 12
– Не знаю.
Он мысленно ругнул себя за то, что позволил ее руке ускользнуть. Он не ожидал, что она ее спрячет. Еще ему безумно хотелось поднести ее руку к губам и поцеловать. Черт, она же американка. Скорее всего она бы подумала, что этот жест – дежурный для всех французских мужчин. Что они непременно целуют даме руку, а при поцелуе в губы непременно пускают в ход и язык.
Он впился взглядом в ее губы и с огромным трудом сохранил на лице выражение невозмутимости и покоя.
– Ну… вот… – пробормотал он, кляня себя на чем свет стоит за то, что не способен продлить их диалог. И это он, всегда мгновенно ставивший перед женщиной выбор – секс или до свидания… Тут он не мог приблизиться к ней ни на полшага, из боязни, что и ноги ее в его зале больше не будет. – Я надеюсь, что мы увидимся завтра. – Он небрежно, весело улыбнулся, словно просто выстраивал добрые отношения с милой клиенткой, хотя на самом деле не имел представления, как это делается. Потом направился к стойке, чтобы спокойно переговорить с Гийеметтой, не зная даже, что скажет ей. Его молодая элегантная зальная менеджерица внимательно воззрилась на него и пару раз даже кивнула, словно он говорил ей что-то толковое. Пожалуй, она заслужила прибавку жалованья.
Внезапно он понял, что незнакомка стоит прямо возле его локтя, почти касаясь его, и едва не задохнулся от нахлынувшего волнения.
Он взглянул на нее – сверху вниз, – надеясь, что не слишком очевидно оборвал на середине свою лишенную смысла фразу, обращенную к Гийеметте. Незнакомка была рядом с ним. По собственной воле. А ведь могла подождать, когда он уйдет, и уж после этого подойти к прилавку. Значит, ей хотелось стоять вот так близко, почти касаясь его.
Либо ей было абсолютно безразлично, что она делает… Но почему-то он подозревал, что это не так. Женщина, которой безразлично ее личное пространство, не смотрит на мужчину так, будто прикидывает, как ловчее его ударить, если он подойдет ближе – а ведь именно такими были два ее первых взгляда на него.
– Мне нужно коробку шоколадных конфет, – сказала она Гийеметте.
Он не удержался. Его губы растянулись в широкой ухмылке.
– С предыдущей вы уже справились?
Она сверкнула глазами. Ну кто, кто тянул его за язык? Он только что проговорился, что наблюдал за ней; по крайней мере, знает, что она купила два дня назад коробку его шоколада.
Я не преследую тебя, клянусь. Чистое совпадение, что я видел тебя у Филиппа. Плюс к этому он не мог преследовать ее в собственном салоне, это само собой разумеется. Просто он… жутко большой. У него руки мясника. Как теперь она придет сюда и сядет за столик? Ей же будет мерещиться, что какой-то негодяй шпионит за ней. Оттуда, сверху, смотрит на нее голодными глазами, прижав к стеклу огромные пятерни. Слава богу, что он еще сообразил побриться.
– Да, – ответила она. – И те конфеты мне очень понравились.
О, громы небесные, снова на него нахлынула эта сентиментальная, зефирная волна! Что с ним творится?
Гийеметта тем временем натянула на руку белую хлопковую перчатку и выдвинула одну из металлических коробок с низенькими бортами.
Незнакомка повернулась к Доминику.
– Что вы мне посоветуете? – тихо спросила она.
Он еле унял дрожь во всем теле. Его потрясло, каким беспомощным он оказался перед смутившей его волной восторга и страсти, он почти утонул в ней. Женщины и раньше обращались к нему с таким вопросом; обычно это означало, что в ближайшие часы он переспит с ними. Возможно, такова была его единственная реакция на этот вопрос: как у собаки Павлова. Но тогда-то он знал, как плавать в тех водах. Тогда он полностью владел ситуацией.
Но женщины с лицом, припорошенным веснушками, еще ни разу не задавали ему такого вопроса. Его произносили холеные особы, уверенные в себе до полной неуязвимости, либо смазливые неженки с пирсингом в носу и пупке, разыгрывающие из себя «плохих девочек»; либо это были неверные жены, этим нужна была скорость.
Не глядя, он протянул руку к Гийеметте, и та вложила в нее белую перчатку. Он ловко надел ее и прошел за стойку. Ему пришлось совершить над собой некоторое усилие, чтобы оторваться от незнакомки, стоящей так близко, но теперь между ними была стойка, и он почувствовал себя спокойнее. Теперь он не мог ненароком задеть ее и сделать ей больно. Еще он мог улыбнуться ей чуть более проникновенно, не оскорбляя ее чувств.
Улыбка смягчила его губы; он на секунду дольше, чем требует приличие, не отводил своих глаз от ее, чтобы она увидела в них тепло его души.
– Скажите мне… какие вкусовые нюансы вы предпочитаете?
Он не узнавал себя. Неужели это он, с его пренебрежительным, даже властным подходом к женщинам? Неужели это он, сейчас такой кроткий и нежный? Тише, тише, не торопись, осадил он себя. Тише. Представь себе, что она – это кондитерский крем, или тесто, или шоколад, которые нужно немного выдержать, чтобы они созрели. Спешка здесь все испортит. Тииише.
Дай ей время, чтобы она распробовала тебя. Распробовала так же, как в предыдущие дни, когда она сидела здесь день за днем и пробовала все твои изобретения, пробовала так, словно это для нее самое интересное в жизни.
Он терял рассудок. Уже не знал, кто он такой – под напором непривычных эмоций, побуждавших его на непривычное поведение. И не знал, кто же такая она, эта хрупкая женщина, которая неделю назад появилась в его салоне, тихо сидела одна за столиком и поглощала его – ежедневно, утром и вечером.
– Ну, что-нибудь из вашего наиболее необычного, – искренне и доверчиво отвечала она, и его сердце сдавила тревога. Ну, беда, подумал он, как человек, который увидел на горизонте надвигающееся цунами и понял, что ему не спастись. Это добром не кончится.
– Я во всем полагаюсь на вас, – между тем спокойно продолжала она. – Выберите для меня. Мне понравится. Для меня это будет большая честь.
Большая честь? У него перехватило дыхание. Он почувствовал себя школьником, над которым наклонилась сексуальная математичка, проверяя его контрольную работу. Впрочем, он бросил учебу еще до полового созревания, так что это сравнение пришло к нему из книг, сам он ничего подобного на школьной скамье не испытывал. Он вдруг занервничал и был несказанно рад, что его вспотевшая ладонь скрыта белой перчаткой. Весь его шоколад был темный, таящий в себе страсть, а вкусовые оттенки будоражили рецепторы. Этим-то он и славился. Ну, к примеру, тот шоколад с дымком – он может показаться ей резковатым. Хотя, возможно, понравится. Или выбрать что-нибудь более мягкое? К примеру, вон тот незамысловатый темный натуральный шоколад – но он такой темный, такой поначалу горький, хотя и с долгим, медленным послевкусием, постепенно смягчающимся… Вдруг он окажется для нее слишком горьким? Что, если она не дождется заключительного аккорда?
Впервые в жизни ему захотелось, чтобы у него нашелся хоть бы один нейтральный какой-нибудь шоколад, сделанный наполовину из старого доброго какао и щепотки таитянской ванили.
– Какая шоколадка понравилась вам больше всего в предыдущей коробке? – с надеждой прощупал он почву.
На ее лице вспыхнула улыбка, грустная и счастливая.
– Мне все понравились.
Его захлестнула новая волна тревожной радости. Да, подумал он при виде вплотную приблизившегося цунами. Добром это не кончится.
Он беспомощно опустил голову и уже начинал на себя злиться. Это его изделия. Почему же он нервничает? Почему не смеет предложить их незнакомке? Это же самое лучшее, что есть в его жизни!
Но раз он не может их ей предложить, зачем же они нужны?
– А что вот это? – Она указала пальцем на квадрат с неясным узором, чуть более темный, чем ее гранатовый свитер.
Более неоднозначный шоколад трудно было бы выбрать, честное слово!
– Это карибский темный шоколад, а внутри карамель с бальзамическим уксусом.
Ее глаза стали еще более синими, и в них вспыхнул интерес.
– С бальзамическим… уксусом?
Он порозовел от смущения и был готов удавиться. Что с ним такое? Ведь это просто его шоколад!