Страница 8 из 13
В этом «Мими!» был и запрет на разговоры с клиентами, и намек на необходимость держать дистанцию, и упрек за нерационально расходуемое рабочее время. Мими наклонила голову, положила еще один слой фиксатора и встала, пробормотав Гортензии:
– Пойду схожу за травами в свою раздевалку. И принесу тебе к тому же флакончик теней. Елена от них в восторге. Ты положишь флакончик в шкафчик, который висит в ванной. Она всегда его там хранит.
Гортензия посмотрела на свои ногти, которые превратились в десять маленьких зеркалец. «Зеркала, зеркала, хоть бы мысль ко мне пришла… Есть же и наброски, и модели, всё есть у меня в голове. Не хватает лишь одного… Чего же мне не хватает? А вот не знаю…
И это сводит меня с ума».
Уже раз сто она гасила порыв обратиться за помощью к Елене. Попросить, чтобы та упомянула ее имя в присутствии Карла или Анны, чтобы двери распахнулись перед ней под барабанную дробь. «Шанель», «Вог», первая ступенька к славе.
И сто раз она сдерживалась. «Я скорее язык себе отрежу, чем попрошу ее о каком-то одолжении! Я хочу, чтобы она сама мне предложила помощь, протянула свою записную книжку и объявила: «Скажи, с кем ты хочешь встретиться, и я тебя представлю этому человеку».
Женщины, которым предназначена великая судьба, ничего не просят у других. Все требуют от себя. А она именно такая женщина.
Гортензия нашла кучу вырезок из газет и журналов в обувных коробках в глубине Елениного шкафа, просмотрела их. Старые статьи из «Элль», «Жур де Франс», «Пари Матч», «Франс Суар», пожелтевшие фотографии, заголовки прославляют юную, сияющую Елену Кархову в компании Мориса Шевалье, Дюка Эллингтона, Коула Портера, Грегори Пека, Кирка Дугласа, Жана Габена. Или под ручку с Марлен Дитрих, Эдит Пиаф, Коко Шанель, принцессой Маргарет и принцессой Елизаветой, скоро ставшей королевой Великобритании.
«Елена Кархова, героиня прекрасной сказки». «Ей не было и двадцати лет, когда она познакомилась с графом Карховым, который сделал из нее королеву Парижа». Или еще: «Все мужчины были влюблены в нее. Тонкая, породистая, гибкая, как лиана, с лебединой шеей, она обладает совершенной красотой, необыкновенным очарованием, истинно парижским шиком. Для таких женщин создают платья, им дарят цветы, духи, усадьбы, замки, породистых лошадей. Ничто не кажется достаточно прекрасным, чтобы прославить ее красоту». Фотографии выцвели, но слова сияли по-прежнему.
Елена никогда не рассказывала о графе.
Елена пережила счастливые, яркие дни парижской жизни. Праздники, костюмированные балы, безрассудные пари, безудержные гуляния, безумные путешествия.
Елена жила в Нью-Йорке одна. Без детей и мужа.
Гортензия видела картинки из ее жизни, не хватало только кое-каких подробностей.
А вот этот мужчина рядом с Шанель… Это любовник Коко или Елены? А вот этот, с мрачным взглядом, сокрушается или замышляет месть? Почему Елена Кархова бежала в Нью-Йорк?
В один прекрасный день она уехала из Парижа.
Последняя вырезка из газеты кратко сообщает о ее прибытии в Нью-Йорк на шикарном пароходе.
А вот уточнение: «Графиня Кархова, родившаяся в 1921 году…»
В 1921 году! Да ей сейчас девяносто два года!
Гортензия подумала о своей бабушке Анриетте: та гораздо моложе Елены, но в душе совершеннейшая старуха.
Одна любила, была любима и потому осталась подвижной, живой, любопытной, благородной. Другая, скупая на чувства и эмоции, на любые проявления человечности, стала сухой, желчной старухой. Зоэ время от времени сообщала новости о ней в своих письмах. Скупердяйка зажила по-новому: поскольку Марсель Гробз перестал платить за ее квартиру, она перебралась в комнату консьержки и установила на подведомственной территории жесточайший террор. Она как бы по рассеянности вскрывала чужие письма, выведывала чужие непристойные секреты, обнаруживала неожиданные неприятные счета и шантажировала несчастных. Подлавливала парнишку в подворотне за покупкой порции кайфа и угрожала рассказать родителям. И парнишка становился ее рабом. Он выносил мусор, пылесосил ковры, мыл лестницу, объясняя родителям, что ему приятно быть полезным милой пожилой даме. Те, конечно, радовались, хвалили его и отмечали положительное влияние Анриетты.
Таким образом, с помощью хитрости и обмана Анриетта стала сильной и могущественной преступницей, но душа ее оставалась мелкой и ничтожной. Елена оказалась в ссылке по какой-то таинственной, но, несомненно, более интересной и волнующей причине. Гортензии очень хотелось бы знать, по какой. Но напрасно она рылась в картонных коробках, ни одного намека так и не обнаружила.
Мими вернулась, села рядом, в руках у нее был бумажный пакетик, чашка чая и печенье с предсказанием, она положила его на стол и сказала: «Разломи и узнаешь свое будущее».
Гортензия поморщилась:
– Совершенно не интересуюсь.
– Страшно?
– Страх? Знать не знаю. А как пишется?
– Ну тогда прочти предсказание. Это ведь волшебное печенье…
Гортензия кулаком раздавила печенье, достала бумажную ленту, прочла: «Все великие события и великие идеи начинаются с забавного пустяка. Альбер Камю».
– Это кто, Альбер Кому?
– Французский писатель.
– А где он играет?
– Писатель, Мими!
Мими попросила Гортензию перечитать фразу.
– И что это, по-твоему, значит?
– Представления не имею, – сказала Гортензия.
– А только я думаю, в корень глядит этот ваш Альбер Кому. Ты расскажешь мне потом, расскажешь, а?
Мими оказалась права, поверив Альберу Кому.
Новое приключение Гортензии началось настолько забавным образом, что потом, уже гораздо позднее, она предпочитала не рассказывать эту историю. Потому что добиться успеха – это еще не все, нужно еще и выковать свою легенду, придумать себе жизнь, залезть на луну для того, чтобы поразить тех, кто остался внизу. Они и рады бы туда тоже взобраться, да лесенки не нашли.
Именно эти люди всегда предпочитают легенды истине.
Гортензия сунула ключ в замочную скважину. Елена дала ей дубликат, чтобы она могла приходить и уходить, когда ей заблагорассудится. Обычно она звонила, чтобы предупредить о своем приходе и не шокировать Генри, дворецкого-англичанина. Но в эту среду Генри был в отъезде. Он играл в боулз на газоне Центрального парка. Это вид спорта, который практикуют жители Альбиона и стран Британского содружества. В любую погоду игроки расхаживают в снежно-белых костюмах, раскланиваются после каждого выигранного очка, бормочут проклятия, не повышая голоса, и ровно в пять часов расходятся, чтобы попить чаю.
В квартире было тихо, лишь в уголочке радио журчало что-то из итальянской оперы. Видимо, массажист Грансир сосредоточенно мял Елену в ее комнате.
Это был высокий, сильный, молчаливый человек, который двигался неслышно, с кошачьей грацией. Он родился на Гаити, в Порт-о-Пренсе, ему было пятьдесят пять лет, он разговаривал на старорежимном изысканном французском: «Соблаговолите перевернуться на живот…», «не хотел доставить неудовольствия», «поспешишь – людей насмешишь». Руки у него были такие огромные, что Гортензия удивлялась, как ему удается при массаже не переломать хрупкие косточки Елены.
Он приходил каждую среду. На следующий день Елена весь день возлежала на подушках, разнежившаяся, даже слегка разрумянившаяся, как счастливая молодая девушка. Она вдыхала аромат тубероз, покачивала головой и говорила слабым, измученным голосом, словно накануне пробежала марафонскую дистанцию.
Грансир появлялся в шесть часов вечера, всегда в одной и той же матроске от Жан-Поля Готье, которую ему подарила Елена. Он пах амброй, перцем и кофе. Взгляд доброго доктора Айболита сулил надежду на цветущее здоровье.
Гортензия как-то подсмотрела в щелку, как он работает. Грансир кружил вокруг стола, подобно гигантской пчеле, выписывающей восьмерки перед ульем. Он потирал руки, хрустел суставами пальцев, потом делал глубокий вдох, прежде чем начать. Ей хотелось бы посмотреть дальше, но ее прогнал дворецкий Генри.