Другая женщина

Я старалась думать только о хорошем, не подпускать к себе дурных мыслей. И собственно у меня это почти получалось. Мне даже удалось унять, пробивающую тело дрожь, но одна фраза так и не давала покоя. Она никак не могла выйти из мыслей. '...Потому что жена - это близкий родственник, а вы чужой человек'. Я как мазахистка подолгу переваривала каждое слово, и всё внутри кипело от какой-то совершенно звериной ярости. Я не чужая. Не чужая! НЕ ЧУЖАЯ, ЧЁРТ РАЗДЕРИ! Это меня он целовал сегодня утром, это со мной он засыпает и просыпается в одной постели, это я вижу его сонные улыбки и светящиеся счастьем глаза! Я не чужая!

Когда в коридор вышел мужчина в белом халате, я тут же чуть было не сшибла его с ног.

- Доктор, пожалуйста, скажите как он?!

В каком-то отчаянном порыве я вцепилась в его руки, в надежде, точнее в дьявольском желание, наконец, услышать, что всё хорошо, но мужчина явно, ещё несколько секунд не понимал, что мне вообще нужно. Наконец, он перевёл удивлённый взгляд на тут же подлетевшую медсестру.

- Сонечка, это кто?

- Это к Туманову.

- Родственница?

- Родственница! - с каким-то не передающимся описанию отчаянием прокричала я, судорожно и вместе с тем облегчённо вздохнув, когда медсестра промолчала, отведя взгляд.

- Тогда примите мои соболезнования. Поверьте, мы все сделали всё, что могли. Но не было никаких шансов. Его привезли уже фактически мёртвым....Послушайте, а если вы родственница, может вам лучше подняться наверх? Там сейчас его отец и жена...кто знает, вдруг у вас получится её успокоить, а то у неё такая истерика...Девушка, вы меня слышите? Что с вами? Девушка...

Две недели спустя

Прижав колени к груди, я, наверное, уже несколько часов неотрывно смотрела на экран телевизора, но так и не могла понять, что за передача или может фильм сейчас идёт. Хотя точнее будет сказать, я и не пыталась в этом разобраться. Взгляд лишь безразборчиво пробегался по мелькающим картинкам, не зацикливаясь ни на одной из них. Я не плакала. Не то чтобы у меня совсем не осталось слёз, просто я вообще не плакала. Ни разу. Это, наверное, странно. Обычно люди впадают в истерики, депрессии. Хотя каждый по-разному переживает своё горе. Кому-то требуется помощь психологов или просто человек рядом, не обязательно даже близкий, главное, чтобы он мог выслушать. Кто-то замыкается, уходит в себя, отталкивается родных и друзей. А кто-то как я, живет, казалось бы, совершенно в обычном ритме, будто ничего и не случилось. Я всё также спокойно вставала утром с кровати, умывалась, шла в магазин, готовила завтрак и дальше весь день в таком же духе. Что изменилось? С работы уволилась. В основном из-за того, что не могла терпеть косых взглядов, усмешек и лицемерных слов сочувствия. Наверное, в городе не осталось ни одной мухи, которая бы не знала о случившемся. И поводом для всеобщего обсуждения стала не сама трагедия, а 'смертельный подарок', так кажется, его обозвали в народе. Два билета в Париж. На наши имена. Тот самый сюрприз, который он так и не успел мне преподнести. Ему не хватило каких-то десяти минут. Он уже подъезжал к дому. Оставалось всего несколько кварталов...Он ехал не по той дороге, что обычно. Возвращаясь с аэропорта, ему пришлось объезжать плотину. Возможно, если бы он не стал покупать билетов, ничего бы не произошло. Именно за это зацепилась вся пресса, все 'друзья' Марка и Марина - его жена. 'Разлучница, любовница, даже убийца' - это лишь немногие из всего перечня оскорблений, которые свалились на меня. Правда, если признаться совершенно откровенно, мне было как-то по херу. Перед кем я могла бы чувствовать себя виноватой? Перед его, так называемыми 'друзьями', которые забабахивали такие душещипательные речи на похоронах, но предпочитали умалчивать, о том, как сбежали, бросили его в возможно самый трудный период его жизни. Или может, я должна была валяться в ногах у Марины, которая в истерике набросилась на меня на похоронах, правда её папочка, тут же поспешил унять дочурку. А то, как же, камеры ведь были. Правда, Марину мне действительно было жаль. Чисто по-человечески. Она так надеялась построить с ним счастье...и, наверное, всё-таки любила, по-крайне мере искренни так думала.

В этой ситуации, я ещё много кого могла пожалеть, но только не себя. Нет, себя мне, правда, не было жалко. Каждый день умирают сотни, тысячи людей. Но это только по факту. На самом деле погибают гораздо больше. Вместе с теми, кто уже лежит в гробах, умирают и их близкие, которые ходят по земле, дышат, каждое утро видят рассвет, но они всё равно мёртвые. И умирают они гораздо мучительней. На протяжении многих лет, а может и десятилетий. Эта боль, от понимания, что дьявольское слово НИКОГДА теперь пробралось в их дом, липкими когтями сжало сердце - намного мучительней, чем сама смерть. Потому что фактически ты существуешь, вроде как живёшь и иногда даже улыбаешься, но всё никак не можешь ответить на один единственный вопрос: для кого?

- Ну, что больная, как самочувствие? Есть какие-нибудь жалобы?

- Когда меня отсюда выпустят?

Выключив телевизор, я даже не взглянула на Рушанова. Кто бы знал, как мне хотелось просто исчезнуть. Скрыться, даже не от журналюг и прочих стервятников, а именно от самых близких, в основном, конечно, от Ани, которая так переволновалась, когда я грохнула в обморок, что теперь, сломившись под её просьбами, я уже третий день валялась в больничной койке. Я не знала, как объяснить, что никакой врач мне сейчас не поможет. Да и вообще не нужна мне никакая помощь. Я просто хочу уехать. Куда-нибудь далеко-далеко. Где никого нет. Где я бы смогла, наконец, осознать, именно осознать, никак не смириться, с тем, что произошло.

- Стрижова, это ведь не тюрьма, чтобы кого-то держать силком. Просто ты сама знаешь, как волнуется твоя сестра, она, кстати, обещала скоро заехать. На вот, держи яблочко.

Когда, мне на колени приземлился фрукт, я тут же убрала его на тумбочку.

- Я не хочу яблочко. Я хочу уйти отсюда.

- Успеется. А яблоко съешь, в нём много витаминов, тебе они сейчас нужны.

- Ничего мне не нужно.

- Ещё как нуж... - когда взгляд мужчины упал на лежащую в углу кровати газету, голос Рушанова резко изменился, стал грубым, даже обвиняющим. Схватив газету, он с презрением выкинул её прямо из окна. - Зачем ты читаешь эту дрянь? Как будто в жёлтой прессе хоть когда-то бывают путные статьи. Одно дерьмо.

- Это не статьи, а я дерьмо. Впрочем, здесь об этом всё подробно написано.

Усмехнувшись, я перевернулась на бок, неожиданно, первый раз за всё это время, почувствовав, как к горлу подкатывает комок. Вот сейчас мне действительно хотелось остаться одной. Как максимум - во всей вселенной, как минимум - хотя бы в палате. Но Ваня, похоже, этого не понимал. Мужчина сел на краешек кровати, осторожно прикоснувшись ладонью к моему плечу.

- Ответь, пожалуйста, на один вопрос: ты его любила?

Если, он хотел добить меня этим вопросом, то у него это прекрасно получилось. Лучше бы по башке чем-нибудь тяжёлым двинул, и то было бы не так больно.

- Прекрати!

- Нет, ты скажи: ты его любила?

- Да! - резко подскочив на кровати, из моего горла вырвался крик, который, наверное, был слышен в каждом уголке больницы. - Да, чёрт раздери, да, любила, и что с того?!

- А то, что прекращай это самоистязание! Хватит из себя овощ лепить! Надо жить, надо...

- Жить? Зачем? Какой смысл?

Он молчал несколько минут. Я думала, ему просто нечего ответить, а оказывается, он, наверное, всего лишь думал, как лучше, мягче, что ли преподнести мне эту новость,...которая в буквальном смысле разорвала меня на части и тут же, по кусочкам собрала заново.

- Воспитывать ребёнка от любимого мужчины. Разве ты не видишь в этом смысла? Да, Кристина, вот так. Нежданно-негаданно. Хотя...чудеса, наверное, так и случаются. Когда пропадает вера, желание жить,...когда нет уже никакой надежды, кто-то там, сверху, дарит второе дыхание. Ты станешь мамой, Кристина. Слышишь? Ты. Станешь. Мамой.