Страница 78 из 87
На деревне прозвенела было нескладная рулада гармоники, но тотчас же смолкла, как будто поняв свою неуместность и сконфузившись.
Мы -- земский доктор, и я, студент, исполняющий обязанности его помощника,-- сидели на выходившем в поле крыльце своей больнички, расположенной у околицы маленькой степной деревеньки, и думали. Я был молод, и потому мне хотелось любви и счастья, и я думал, что моя молодость проходит очень грустно и скучно и что ее, мою молодость, может согреть и оживить одна только женская любовь. А доктор? Он был тоже не стар и тоже, вероятно, думал о близкой женщине, о любви.
Мы сидели и молчали. Ночь надвигалась бесшумно и: незаметно. Только темнее становилась степь да ярче разгорались звезды.
-- Ночь...-- неожиданно констатировал факт доктор.-- Как тихо... и как грустно... В хорошие летние ночи как-то яснее и потому больнее чувствуется, что жизнь уходит... Ужасно грустно... Вы когда-нибудь испытывали такую грусть, такую тоску, когда не разберешь, тоска это или физическая боль в груди?
-- Да. Испытывал.
-- Ужасно грустно... Какая-то глупая, беспредметная тоска... Вы когда-нибудь любили?
-- Да. Впрочем, еще гимназистом, глупо.
-- У меня и того нет. Всю молодость проморгал... Гимназистом и студентом рачительно занимался, бегал по урокам, врачом -- работал так, что не до любви было. А теперь вот жаль... и кажется, что молодость погибла... Да, выражение "погибшая молодость" не всегда кажется пошлым... Что может быть ужаснее одиночества?.. Ужасная тоска... Впрочем, все это происходит, вероятно, оттого, что устал я и в дело не верю.
Он помолчал.
-- Я десять лет таскаюсь вот по таким норам,-- он показал на деревеньку,-- идее служу, "оздоровлению деревни..." Как это пошло и глупо!.. Им просто хлеба надо, а не наших жалких микстур. Мы вместо хлеба даем им не камень, что было бы откровеннее и честнее, а черт знает что... На что я ухлопал эти десять лет, лучшие десять лет моей жизни? Черт возьми, и я ведь имею право на личное счастье, право любить, не быть одиноким... Ужасно грустно... Слышите, как перепела кричат?.. А понимаете вы, о чем они кричат?.. Вот крикнул самец -- и страстно, и немного нетерпеливо... А вот отвечает ему самка. Слышите, как у ней это выходит томно и нежно?.. Чем не "песнь торжествующей любви", а?
Он замолчал. А ночь плыла, торжественная, спокойная, грустная...
...Вдруг где-то близко-близко раздался странный и страшный крик. Кто-то, зверь или человек, крикнул протяжно и пронзительно,-- и в этом крике было и какое-то дикое торжество, и смертельный ужас. Крик пронесся над степью и замер вдали. Звезды тревожно задрожали, в все звуки ночи притихли.
-- Что такое? -- вскочил доктор.
Крик повторился -- такой же страшный и непонятный. Было ясно, что кричат в деревне, где-нибудь недалеко от больницы.
-- Фу, черт, какой ужас...-- пробормотал доктор.-- Что бы это могло значить? Как будто это в деревне...
Мы обернулись к деревне и напряженно всматривались в темную кучу крестьянских изб. Послышался топот босых ног по гладкой дороге,-- и из улицы деревни показалась какая-то белая фигура. Она быстро приближалась к нам, и, когда она была уже совсем близко, мы увидели, что это бежал изо всей мочи нагой человек. Он вихрем пронесся мимо нас, нагнув вперед голову и неистово махая руками. Бежал он по дороге, ведущей в степь, и быстро исчез в темноте ночи...
А тем временем и в деревне началась какая-то суматоха: до нас долетели обрывки торопливого и испуганного говора, стук открываемого окна, скрип ворот. Из этого хаоса звуков опять отчетливо выделилось шлепанье босых ног по накатанной дороге,-- это бежало несколько человек по тому же направлению, по которому пробежал и голый. Когда толпа сравнялась с нами, кто-то из нее крикнул:
-- Не видали?.. Не пробег?..
-- Пробежал.
-- Куды?.. Туды?..
-- Да, по дороге. Кто это такой?
-- Бешеный убег.
И толпа пустилась бежать по дороге.
-- Какой бешеный?! -- крикнул вдогонку доктор, но ему не ответили.-- Какой бешеный? -- повернулся он ко мне.-- Я никакого бешеного в деревне не знал.
Все это продолжалось каких-нибудь две-три минуты. Затем опять наступила тишина, и опять в степи задергал коростель, и перепела возобновили прерванную беседу. Но вот из деревни показалась новая толпа крестьян. На этот раз шли тихо, возбужденно и громко разговаривая. Кто-то нес фонарь, неверный и трепещущий свет которого придавал толпе вид фантастического пестрого пятна на фоне черной ночи. До нас доносились обрывки разговора.
-- Ему бес помогает,-- возбужденно и торопливо говорил чей-то старческий голос.-- Говорил я, приковать надо. А то вот теперь, поди, лови его... Набедокурит где-нибудь, а кто в ответе? Обчество,-- почто не блюли.
-- Обчество не при чем,-- отвечали ему спокойно и рассудительно.-- Кузьма виноват, с Кузьмы и спрос.
-- Ну, чего там зря болтать,-- перебил новый голос.-- Прикуй или не прикуй -- с бесом не совладать.
-- Ох, прогневали мы господа бога...
-- Беда...
Доктор и я подошли к толпе. Крестьяне остановились и замолчали. Их было человек десять. Все они были без шапок и босые, в одних рубахах и портах. Они, вероятно, только что вскочили с постелей и не вполне еще успели очнуться от тяжелого и крепкого сна после длинного трудового дня.
-- В чем дело? Кто это пробежал? -- спросил доктор.
Крестьяне молчали. Старик, стоявший впереди с фонарем в руках, что-то пробормотал было, но осекся и уставился глазами в землю. Толпа, казалось, была в затруднительном положении и не знала, как ей выбраться из него. Наконец, кто-то нашелся:
-- Так это... Убег тут один...
-- Да кто "убег", я вас спрашиваю?! -- уже с оттенком раздражения в голосе крикнул доктор.
Толпа казалась пойманной с поличным. Крестьяне смущенно переминались с ноги на ногу, кашляли, вздыхали.
-- Да так... Один тут человек...
И опять молчание. Кто-то вздохнул громко и глубоко, ему ответили тем же, еще и еще.
-- Ох, грехи наши...-- пробормотал старик с фонарем.-- Пожалуй, на спокой пора... Поздно... Прощевай, ваша милость.
Он поклонился доктору, то же проделала и вся толпа и быстро повернулась назад.
-- Нет, ты, брат, постой,-- ухватил доктор старика за рукав.-- Говори, в чем дело. Все равно узнаю -- не сегодня, завтра... Не чужой я вам, черт вас дери...
-- Оно точно что... Так что...
Толпа остановилась. Старик поставил фонарь на землю, высморкался и обтер руки о штаны. Мы ждали.
-- Безумный убег,-- проговорил, наконец, он.-- Иван Петров. Кузьме, значит, брат... Старшой брат.
Я знал Кузьму Петрова, но существования его брата, да еще сумасшедшего, я и не подозревал.
-- Разве у Кузьмы Петрова есть брат?
-- Есть. Он, значит, и убег... Подрыл, значит, под дверь нору и убег.
-- Сумасшедший, ты говоришь?
-- Да... Бешеный, значит... Так что не в своем уме.
Доктора, видимо, происшествие очень заинтересовало.
В этой деревне с какими-нибудь 50--60 дворами он жил уже второй год и знал решительно всех ее обитателей от мала до велика. А с Кузьмой Петровым он был уже совсем на короткой ноге: Кузьма много лечился, доктор очень часто бывал у него в избе и очень охотно и часто говорил с ним. Этот угрюмый и молчаливый мужик, живший очень замкнуто, очень интересовал его. Интерес к Кузьме могло возбудить одно то обстоятельство, что в нашей деревне, население которой составляли сплошь отчаянные пропойцы, он один был трезвенником. Словом, доктор был очень хорошо, до мельчайших подробностей знаком с жизнью и всей деревни вообще, и Кузьмы Петрова в частности,-- и вдруг оказывается, что в деревне живет сумасшедший, которого запирают и о котором доктор решительно ничего не знает, и притом живет у Кузьмы... Было ясно, что сумасшедшего прятали, и только его побег выдал и его и крестьян.