Страница 17 из 87
-- Гм!.. Да, были нравы!-- сказал генерал и поднялся с места.
-- Да, было да прошло... и слава богу!..
VI
Слегка прихрамывая на левую ногу, генерал вышел из палатки. За ним потянулось все общество.
-- Какая прелесть! -- сказал он, осматриваясь кругом.
-- Да, да!.. прелестно!..
Дамы кокетливо взвизгивали, заглядывая в пропасть, на дне которой белели крупные и мелкие камни и чернела узкая излучина реки.
-- Ух, костей не соберешь!.. Ринуться с такой высоты -- это ужасно!
-- А ночь-то, ночь!.. Ваше превосходительство, посмотрите, от росы луг кажется белым...
-- А слышите, как журчит река... она точно лепечет о чем-то...
Горевший неподалеку костер то вспыхивал ярким пламенем, освещая колеблющимся светом деревья и камни, то разливал вокруг себя ровный, багрово зловещий свет. Около него копошились подростки и прислуга, приготовлявшая ужин. На вышке скалы опять хором запели песню, от которой все ожило, и мерцавшая в лунном сиянии даль получила какой-то загадочный смысл.
-- Очень, очень мило,-- говорил генерал.-- Это молодежь поет? Очень, очень мило!..
-- У нас иногда составляется большой хор... Сегодня еще не все.
Конюхов, заложив за спину руки, длинный и прямой, как палка, стоял почти у самого обрыва и смотрел вдаль своими бесцветными оловянными глазами.
-- Дядя просил передать вам,-- обратилась к нему Катя,-- что записка готова, остается только переписать.
Конюхов, не меняя позы и все смотря куда-то вдаль, слегка качнул головой в знак того, что он слышит. Это была его обычная манера обращения в разговоре с людьми низшего ранга.
-- Завтра или послезавтра перепишут,-- прибавила Катя.
-- Надо прежде прочесть, что он там написал,-- процедил Конюхов сквозь зубы.
-- Но дядя хочет подать записку от себя.
Конюхов удивленно приподнял брови, помолчал и, наконец, смотря куда-то вдаль, произнес тем же ровным голосом:
-- Старик с ума спятил. Записка должна быть подана от меня. Передайте ему это.
-- Пожалуйста, потрудитесь передать ему сами,-- сказала Катя сердито и отошла.
Конюхов, не сделав никакого движения, продолжал стоять все в той же позе.
Кто-то нашел большую, засохшую на корню пихту с красной хвоей и поджег ее. Ослепительно белое пламя вихрем взвилось кверху и с шумом обняло дерево, осветив все далеко кругом. Небо вдруг стало темным, луна побледнела. Неожиданно и странно изменилась вся картина, обнаружив невидимые до сих пор подробности: сидящую в траве собаку, белые камни в ложбине, громадного роста сосну по другую сторону рва... Катя заметила внизу, по ту сторону ущелья, недалеко от тропинки, каких-то людей полувоенного вида и между ними в белом кителе офицера. Очевидно, их испугал внезапный свет: они беспокойно задвигались и стали прятаться в низкорослые кусты можжевельника. Пока пламя с ревом пожирало сухую хвою, молодежь в восторге кричала и хлопала в ладоши, подростки визжали, прыгали и кружились вокруг огня. Но хвоя быстро сгорела, свет погас, и только раскаленные сучья слабо светились, жалобно потрескивая, отламываясь и падая вниз. Кругом опять все потемнело, небо стало синим, и на нем с прежнею яркостью светила луна.
Конюхов предложил подняться на самую вершину камня, откуда открывался вид на все четыре стороны. Генерал выразил согласие и, хромая, но стараясь ступать твердо, пошел рядом с ним. Общество зашевелилось, все стали осторожно подниматься вверх по тропинке, по осыпающимся мелким камням, между уродливыми глыбами скал, освещенных луной.
-- Подождите! -- шепнула Светлицыну Анна Ивановна Конюхова, тихонько касаясь его руки и вглядываясь в его лицо, покрытое черной тенью: -- Нам надо поговорить.
Светлицын, нахмурившись, замедлил шаги и пошел вслед за нею. Несколько минут они шли молча, прислушиваясь к удаляющимся голосам гостей. Когда голоса смолкли, Анна Иванова остановилась, прячась в тени.
-- Ты сердишься? Да? -- сказала она, привлекая его к себе.
Светлицын молчал.
-- Ты сердишься и нарочно ухаживаешь за Катей, чтоб позлить меня? да? Но я никогда не поверю, чтоб тебе могла нравиться эта ходячая пропись.
-- Почему же?
-- Фи!.. Что в ней?
-- Она мила, умна, образованна, красива...
-- Она невоспитанна, груба... ведет себя, как семинарист в юбке... Но не в этом дело... На что ты сердишься?
-- Могу тебя уверить, нисколько.
-- Разве я не вижу!.. Надо тебе сказать, что уже все замечают и говорят про нас бог знает что...
-- Гм!.. И тебя это беспокоит?
-- Еще бы!.. Ты странный человек! Я не понимаю, чего ты от меня хочешь?
-- Ничего... ровно ничего.
-- Нельзя же компрометировать себя...
-- Конечно!
-- С тобой невозможно говорить!.. Мы слишком у всех на виду, и простая осторожность требует, чтоб свидания наши были как можно реже. Ты должен это признать.
-- Охотно признаю.
-- Перестань!.. Не злись!.. в чем же ты меня обвиняешь?
-- Ни в чем... я вполне с тобой согласен...
-- Говори тише... везде народ... Тогда в чем же дело?
-- Не знаю... кажется, ни в чем.
-- Это несносно!.. Пожалуйста, не ломайся!.. Ты ревновал меня к этому уроду -- вот в чем дело!.. Не отпирайся, не отпирайся... к этому расслабленному баричу...
-- Это к которому же?
-- Ах, отстань!.. Ты отлично знаешь, о ком я говорю... Но должен же ты понять, что это нужно было для дела... Мой Петр Саввич такой опехтюй, а тут нужна дипломатия... Нужный человек... как же иначе?.. Он личный секретарь князя.
Светлицын засмеялся.
-- Чему ты? -- удивилась Анна Ивановна.
-- Меня забавляет твоя наивность... как все это просто: нужный человек!..
-- Пожалуйста, не продолжай: я наперед знаю, что ты скажешь... Но только это глупости... ведь не влюбилась же я в этого идиота!.. Поухаживал да уехал... экая важность!.. Зато теперь наше положение так прочно, как никогда... Милый мой! ты самых простых вещей не понимаешь, а умный человек... Все так делают... чего тут особенного?.. Надо уметь жить... Ну, не сердись же, милый.
-- Ей-богу, я нисколько не сержусь.
-- Нет, нет, ты злишься, разве я не вижу?..
Она стала ласкаться к нему, но он вяло и неохотно принимал ее ласки.
-- О чем ты думаешь, милый?
-- Ни о чем... никаких дум в голове... скоро совсем оглупею, ей-богу. Скука, все надоело... Я серьезно подумываю бежать от вас.
-- Как? -- удивилась Анна Ивановна.-- Бежать? Зачем?.. что значит бежать?
-- Так... уехать.
-- Куда?
-- Куда глаза глядят.
-- Какие глупости!
-- Не век же мне здесь оставаться... надо жить, работать, учиться, пробивать дорогу... Я еще молод, вся жизнь впереди, а оставаться здесь -- значит, заплесневеть, обрасти мохом...
Анна Ивановна вдруг замолчала.
-- Скучно здесь,-- продолжал Светлицын,-- и, знаешь, противно... Удивляюсь, как здесь с ума не сходят... пьяниц много, а сумасшедших нет... удивительно!.. Не жизнь у вас, а тюрьма... и нравы каторжные... Воздуху нет, дышать нечем...
-- Ты меня не любишь -- вот что! -- прошептала Анна Ивановна.-- Ты разлюбил меня?
-- Не знаю... не в этом дело.
-- Нет, в этом, в этом!.. Я не верю тебе... Ни одному твоему слову!.. Чем здесь нехорошо? Чего еще надо?.. Ты можешь сделать карьеру... Скука... но везде скука. Может быть, где-нибудь в Париже... но и там скучают. И что это за вздор: воздуха нет? Какого воздуха?.. Нет, нет! Никуда ты не поедешь!.. Куда? Зачем?.. Как это глупо!.. И не отпущу я тебя, так и знай!..
-- Будто? Но к чему тебе меня удерживать?.. Место мое недолго останется пустым, я и теперь тебе почти не нужен.
-- Нет, нужен, нужен...
Светлицын пожал плечами. Анна Ивановна неожиданно заплакала.