Страница 2 из 9
Он пожал плечами.
– Я журналист.
Тот помрачнел.
– Ищете сенсаций? – спросил он холодно.
– Гуляю.
Ни слова не говоря, человек в кепке неприязненно кивнул и начал спускаться по ступеням к бульвару. Подобрав обрывок афиши, я сложил его и сунул в карман, а потом последовал за ним.
– Постойте! – крикнул я ему в спину.
Человек остановился, но не обернулся ко мне. Сбежав на несколько ступеней вниз, я настиг его.
– Простите мое любопытство, но что тут произошло?
– Что?
– Этот череп… Почему тот господин так разволновался?
– Прошу меня извинить, – твердо сказал человек в кепке. – Но это наше внутреннее дело.
– Ваше лицо показалось мне знакомым. Вы работаете в цирке?
– Да.
– Я тоже раньше работал в цирке.
Он взглянул на меня.
– И что?
Я удивленно посмотрел на него.
– Как – что? Я – человек не чужой в цирковом братстве.
Он смерил меня оценивающим взглядом, потом коснулся пальцами в перчатках полей своего котелка.
– Дуров.
– О! – сказал я с восхищением. – Тогда я вас знаю!
Он склонил голову.
– Вы – Анатолий Дуров!
Дуров поморщился, как будто проглотил лимон.
– Анатолий – мой брат. Я – Владимир Дуров. Прощайте!
И он энергично зашагал в сторону Божедомки. Но я не отставал.
– Простите, ради бога!
– А говорит, что цирковой, – донеслось до меня обиженное бормотание.
– Господин Дуров! Что означают эти череп и кости?
Дуров резко остановился и повернулся ко мне.
– Смертельный номер, черт побери! – раздраженно сказал он. – Вы и сами должны были бы знать, господин цирковой журналист или кто вы там есть. Простите, я устал и хочу домой!
Он снова отвернулся и ускорил шаг.
Я решил больше его не догонять – всем своим видом Дуров показал, что не хочет более ни секунды общаться со мной. Что же! И я навязываться не буду, тем более что в Москве было место, где я мог найти ответ на заинтересовавший меня вопрос. Выйдя к мостовой, уже освещенной фонарями, я нашел дремлющего на санках «ваньку», разбудил его и велел везти меня в Брюсов переулок, где тогда располагался трактир, в котором собирались цирковые артисты. Между собой они называли его «Тошниловкой» – по качеству дешевой еды, впрочем, достаточно дешевой, чтобы привлекать всех, у кого в кармане копеечка грызлась с копеечкой.
Низкорослая деревенская лошадка усталой рысцой потащила санки в сторону Трубной, оттуда мы свернули на Петровский бульвар, пересекли Тверскую под задумчивым взглядом Александра Сергеевича. «Легковые» покрикивали на моего «ваньку», сердясь на мужичье, которое каждую зиму заполняет Москву своими убогими санками, отбивая клиентов низкими ценами. Но тот, видимо, привыкший уже к такому обращению, не отвечал, а только поддергивал вожжами.
Наконец я вышел у нужного дома, расплатился и зашел внутрь.
Низкий потолок «Тошниловки» был закопчен гарью свечей, стоявших на столах. Буфетчик подремывал на стуле у стойки – гостей обслуживал один только половой, которого слегка покачивало от выпивки – небось отпивал из рюмок, прежде чем поднести их клиентам. В другом месте такого «умельца» давно бы уже погнали из трактира, но тут публика была неприхотливая.
Я постоял у двери, где на вбитых в длинную дубовую доску гвоздях висела верхняя одежда посетителей, отыскивая взглядом, к кому бы обратиться. В зале сидела публика, примечательная своей бледностью, худобой и пестрой одеждой – некоторые являлись прямо с представления, не снимая костюма. За одним из столиков, например, собралась компания «рыжих» клоунов с одним «белым», которого накачивали водкой – вероятно, празднуя именины или удачный контракт. Наконец я заметил за дальним столиком своего старого знакомца – дряхлого годами Сидора Перепелкина, служившего шпрехшталмейстером при шапито еще в середине века. Тогда он был еще статным дородным мужчиной, получившим от артистов прозвище Статуй. Но сейчас ему перевалило уже за восемьдесят – по цирковым меркам это был мафусаилов возраст. Статуй расплылся, зарос желтой прокуренной бородой. Вместо густого зычного баса говорил он теперь хриплым надтреснутым голосом. Но и теперь еще он кормился от цирка – став кем-то вроде антрепренера. К нему приходили сюда, в «Тошниловку», чтобы заказать актеров на выступления в частные дома или летом на загородные дачи по случаю праздников. Злые языки поговаривали, что речь в основном шла о молоденьких актрисах, которые получали гонорары не только за цирковые номера, но и акробатику иного рода.
Подсев к старому шпрехшталмейстеру, я заказал водки – себе и ему, поздоровался и повел издалека – спрашивая про здоровье, погоду и обсуждая наступление нового века. И то, и другое, и третье старик ругал. Наконец я сказал:
– Хочу спросить у тебя совета, Сидор Прокопьич. Взгляни-ка на это.
Я вытащил из кармана обрывок афиши, развернул его и положил на стол. Старик покосился на него и поморщился:
– Снова балуют!
– Что же это означает?
– Смертельный номер.
Я пожал плечами. Те же слова сказал мне и Дуров, но ничего необычного в них не было – смертельными номерами в цирке обычно называли опасные трюки, предлагая дамам и особо нервным господам удалиться. Конечно, никто не удалялся – предостережение и барабанная дробь придавали номеру особенное звучание, повышали интерес публики – но и только.
– Значит, смертельный номер? И больше ничего?
Статуй посмотрел на меня из-под лохматых бровей:
– Лет пять или семь тому, на Цветном это было, у Альберта Ивановича история на всю Москву гремела.
– Вот как?
– Не слыхал? Странно.
– Может, меня в Москве не было? – предположил я. – Мимо меня прошло. В чем там дело-то было?
Сидор Прокопьич выпил свою рюмку, вытер усы старческими пальцами:
– А дело было так. Кто-то начал рисовать на афишах череп с костями – как вот этот. И как нарисуют – так на представлении артист погибает. Черт-те что! Шутил кто-то? А? Или не шутил? Какие тут шутки, если человеку – смерть?
– И много погибло?
Старик задумался.
– Ну, не так чтобы и много. Человек пять… Или шесть.
– Ничего себе! – удивился я. – И выяснили, в чем дело было?
– Нет. Все само собой успокоилось.
– И полиция не раскрыла?
Статуй презрительно поморщился:
– Тю! Полиция!
Пока я молчал, обдумывая услышанное, старик скрутил из куска газеты «козью ножку» и задымил так густо, что черты его лица почти скрылись в дыму. Потом кашлянул и постучал пальцем по обрывку:
– Стало быть, снова началось. Опять артистам погибать.
– Может, на этот раз просто дети пошутили? – предположил я.
– Эге! – покачал головой Статуй. – Вот увидишь. Примета верная!
Домой я вернулся уже совсем ночью, пешком. Осторожно отпер дверь и убедился, что все спят. Пройдя в гостиную, я зажег лампу и принялся было за свои блокноты, но предостережение старика шпрехшталмейстера все еще звучало у меня в ушах. Да, эта история могла бы стать основой для хорошей истории – но уж лучше бы никто не погиб.
Впрочем, моей надежде было не суждено сбыться.
2
Смертельный номер
Кутерьма снова началась в нашей квартире прямо с утра – к Маше пришла сестра, и они, усевшись вместе с прислугой на кухне, начали чистить серебро, а мне поручили сходить купить керосину для протирки мебели и зубного порошка. Но не успел я одеться, как в дверь позвонили. Я, держа рукой бидон для керосина, открыл дверь и увидел на пороге Владимира Дурова.
– Доброе утро, – сказал я ошарашенно. – Как вы меня нашли?
– Зашел в редакцию. Там дали ваш адрес.
– Простите, я сам собирался выйти на улицу, но если у вас ко мне дело, то – милости прошу.
– Нет, – ответил Дуров, – разговор у нас короткий, так что мы можем поговорить по дороге.
Я вышел вслед за ним, конечно, забыв в прихожей бидон. Снег, шедший всю ночь, перестал. Тучи снесло ветром, и солнце вовсю сияло на небе своим особым зимним светом, лучи которого были не горячими, а морозными. Дворники, закутанные в шарфы и старые пуховые платки, уже вышли с лопатами – чистить тротуары. Мы пошли рядом с Дуровым по скрипучему снегу – циркач казался хмурым и решительным.