Страница 7 из 122
В свойстве относимости проявляется логика рационального мышления, а вместе с нею — вера в естественную связь явлений объективного мира; поэтому получается, что в относимости фактов отражается причинность явлений объективного мира (модель причинности). Наблюдение, эксперимент, сообщение и прочие способы получения эмпирических данных невозможны без предварительного определения их цели, то есть умственного «наброска» на предмет исследования определенной модели; определения относимости предполагаемых результатов познания к цели доказывания. «Непосредственный факт есть доказательство того, что мы познаем путем заключения. Все подобные заключения предполагают соотношение между различными явлениями: если A. есть доказательство В., то А. и В. должны находиться в известной связи. Чтобы убедиться в этой связи, нужно пройти через известные умственные процессы, через наблюдение, дедукцию и индукцию»[81].
Значит, в самой природе факта, используемого в качестве доказательства, заложена относимость, оценочное, субъективное (но и «объективное» — с позиции права, логики) свойство. Согласимся со словами И. Бентама о том, что ничто на самом деле так не влияет на определение пределов доказывания, как то, что заложено в нем самой природой конечной цели доказывания[82]. Значит, на средствах доказывания лежит отпечаток субъективности — цели, которую ставит перед собой субъект доказывания. Лежащее в основании доказывания правило относимости вытекает из общего логического процесса индуктивного наведения, а в основе ее лежит уверенность о наличии причинной связи между явлениями. Каждый факт имеет отношение ко всякому другому факту, коль скоро один из них каким-либо определенным образом обусловливает вероятность появления другого факта — вот суть относимости. Относимость — это базовое качество рационального (но и интуитивного!) познания. Н.Н. Полянский подчеркивал: «Относимость к делу доказательств в этом смысле определяет их допустимость»[83]. В этом вопросе с ним был солидарен А.Я. Вышинский[84]. Иными словами, относимость выступает как обратная сторона допустимости, и, более того, относимость есть исходное начало, на котором покоится доказатальство-факт[85].
Свойство относимости доказательства, имеющее в себе логическую основу, предопределяет как первые целенаправленные действия субъекта по выявлению следов преступления, так и последующее их использование в доказывании по делу. Значит, в работе с информацией, включая ее получение, важную роль играет логическая модель, с которой в свою очередь связаны и другие искусственные правила доказывания.
Приведенный пример с относимостью убеждает нас в том, что «фактическое» существует в логической форме[86]. По крайней мере, если мы беремся анализировать рациональную деятельность, которой, без сомнения, является уголовный процесс[87]. В той системе знания, в которой находится современной российский субъект доказывания, логический аппарат имеет детерминирующее влияние на мыслительные построения. Это надо принимать как данность[88]. Поэтому важнейшее правило в области процессуального доказывания заключается в том, что в качестве доказательств допускаются сведения, имеющие отношение к основным фактам дела, к существу спорного вопроса.
Раз доказывание неразрывно связано с логикой, значит, логика (и, по-видимому, не она одна, но и другие отрасли знания) имеет влияние на формирование эмпирического материала, который образуется в результате непосредственного взаимодействия субъекта с объективной реальностью в ходе наблюдения, эксперимента и рассказа о ней очевидцев. Например, разве следователь не использует свойство относимости доказательств при выработке возможных версий события и выявлении следов преступления? Использует. То же самое можно сказать и о других правилах логики (дедукции, индукции). С помощью логической модели следователь познает событие преступления. Субъект не просто пассивно отражает объективную реальность, а преломляет ее в своем сознании через призму имеющихся знаний, используя приемы логико-практических операций, здравый смысл, систему знаний, специальных и общих, которые сложились к этому времени. Факты есть некий результат этого преломления и взаимодействия.
Полагаем, что логикой значение «субъективности» на формирование факта уже на самом раннем этапе — эмпирическом — не исчерпывается. Как утверждал Г.-Г. Гадамер, следует «помнить о собственной предвзятости, дабы текст проявился во всей своей инаковости и тем самым получил возможность противопоставить свою фактическую истину нашим собственным пред-мнениям»[89]. Эта закономерность давно установлена в лингвистике. Ю.М. Лотман писал: «Каждый жанр, каждая культурно-значимая разновидность текста отбирает свои факты»[90]. То же самое имел в виду академик Ю.В. Рождественский: «В каждом виде словесности присутствует своя генеральная модель действительности»[91].
Не мы знаем, а изначально у нас существует субъективность, которая знает[92]. Всякое доказывание будет считаться истинным, правильным в той мере, в какой оно сообщит нам то, что мы уже знали (прединтерпретировали). Чтобы быть истинным или ложным, знанию надо находиться в некоем поле узнаваемости. Все мыслимые на основе здравого рассудка смысловые варианты: в диапазоне от вероятного до невероятного, истины/лжи, лежат в горизонте, определяемом языком. Есть все основания говорить о «языковой картине мира», которая объединяет участников доказательственной (речевой) деятельности при принятии решения по делу в некий узус (аудиторию). Факт (доказательство) — это эмпирическое данное, переведенное на язык уголовного судопроизводства[93], которым пользуются участники процесса в аргументации[94]. Этот взгляд, как будет показано в последующем, скорректирован постнеклассической идеей о том, что человек становится мета-субъектом; происходит даже преодоление «горизонта» кантовских вещей-в-себе, наука осуществляет «движение к глубинному слою реальности, в котором субъективное и объективное интегрированы в некоторое самобытие, первореальность»[95].
Не разделяя радикализма, связанного с отрицанием традиционных понятий субъекта и объекта, тем не менее, считаем, что было бы полезно обдумать значение, условно говоря, «структуры»[96], модели, которая имеет отношение к формированию факта. А то, что она наличествует в факте, нами не подвергается сомнению.
Структурализм (позднее постструктурализм), неофрейдизм одной из главных тем сделали объяснение зависимости субъекта в его познавательной деятельности от чего-то элементарного: «означающего», то есть языкового. По К.-Г. Юнгу, «архетипы», то есть «модели поведения», элементы «коллективного бессознательного» предзадают смысловое содержание всех исторических образов культуры[97]. По К.-Г. Юнгу: архетипы являются определенными «моделями поведения», элементами «коллективного бессознательного», на манер платоновских идей. По К.-Г. Юнгу, именно архетипы предзадают смысловое содержание всех исторических образов культуры[98]. Аналогичные мысли высказывал и Ж. Лакан[99]. Надо указать, что в современной лингвистике существует целый ряд учений, утверждающих о приоритете языковой схемы, предопределяющей законы мышления. Так, Н. Хомский утверждает, что у каждого из нас в мозгу есть виртуальный модуль, который достался нам генетически и который работает только с языком. Этот модуль знает, как работать с морфемами, со смыслами и пр. Значит, можно предположить, что в мозгу есть своего рода чип, по которому он в ходе языкового общения выстраивает языковую (виртуальную) картину мира, и распознается реальный мир по определенным схемам, стандартам.
81
Владимиров Л.Е. Учение об уголовных доказательствах. — С. 38.
82
Цит. по: Murphy Р. An Introductory Essay. — Р. 39.
83
Полянский Н.Н. Доказательства в иностранном уголовном процессе. — М., 1946. — С. 31.
84
См.: Вышинский А.Я. Теория судебных доказательств в советском праве. — М., 1950. — С. 153.
85
См.: Люблинский П.И. Вступительная статья // Стифен Дж. Очерк доказательственного права / Пер. с 8-ого англ, издания с вступительными статьями П.И. Люблинского). — СПб., 1910. — С. LXI.
86
Но также, как будет показано далее, в вербальной.
87
Кстати, Леви-Стросс доказал, что помимо логического может быть и иная организация мышления, причем отнюдь не так называемое «прологическое», то есть дологическое, как бы неполноценное, недозревшее до настоящего логического, а мифическое, которое имеет свою систему и правила.
88
Надо помнить, что помимо логического можно представить себе (так и было когда-то) другую «систему отсчета», другой способ построения правильного знания. Так, ученые выявили этап мифологичного мышления, который существовал, очевидно, в истории всех народов.
89
Гадамер Г.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики / Пер. с нем. — М., 1988. — С. 321.
90
Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. — М., 1999. — С. 304.
91
Рождественский Ю.В. Теория риторики. — С. 87.
92
Это формула знаменует «конец» самодостаточного субъекта воли, противостоящего реальности как объекту познания.
93
При этом оговаривается, что язык уголовно-процессуального права есть вторичная модель от естественного языка, так что общая языковая компетенция пользователей специального (юридического, процессуального) языка является системообразующей.
94
См. об этом: Александров А.С. Язык уголовного судопроизводства: Автореф. дис… д-ра юрид. наук. — Н. Новгород, 2003. — С. 10–11, 28–33.
95
Крымский С.Б. Философия как путь человечности и надежды. — Киев, 2000. — С. 254.
96
По структурой мы можем понимать логику, топику, априорный опыт, здравый смысл и прочее; в общем тот широко понимаемый схематизм мышления, который порожден языком, культурой, правом.
97
См.: Юнг К.-Г. Синхронистичность: акаузальный объединяющий принцип / Пер. с англ. — М., 1997. — С. 213–216.
98
См. там же.
99
См.: Лакан Ж. Семинары. Книга 1: Работы Фрейда по технике психоанализа (1953/1954) / Пер. с фр. — М., 1998. — С. 208.