Время умирать

Наблюдая за птичками, она вдруг почувствовала, как в скрадке воцарилось какое-то напряжение. Ее отец как будто окаменел, его лежащая на прикладе ружья рука чуть сжалась. Казалось, охватившее его возбуждение стало едва ли не осязаемым. Он прильнул к смотровому отверстию, но она, хотя и смотрела туда же, куда и он, никак не могла понять, в чем дело. Краем глаза она заметила, как Шон Кортни с величайшей осторожностью протягивает руку и стискивает локоть ее отца, напоминая ему об осторожности.

Потом до нее донесся шепот Шона, тише легчайшего ветерка:

— Жди!

И они продолжали ждать, застыв, как изваяния, а минуты текли и текли — сначала десять, потом двадцать.

— Слева, — вдруг шепнул Шон, и это было так неожиданно, что она вздрогнула. Она бросила взгляд налево, но ничего, кроме травы, кустарника и теней, не увидела. Она вглядывалась в заросли так пристально, что у нее стали слезиться глаза. Она проморгалась и снова уставилась туда же. На этот раз ей удалось заметить какое-то движение, что-то вроде клочка тумана или дыма, нечто бурое среди выгоревшей на солнце высокой травы.

А потом вдруг внезапно, величественно на открытое место под висящей на фиговом дереве смердящей тушей вышел зверь.

Клодия невольно ахнула, и у нее тут же перехватило дыхание. Это было самое великолепное из когда-либо виденных ею животных — огромный кот, гораздо больших размеров, чем она ожидала, грациозный, с отливающей золотом шерстью. Он повернул голову и взглянул прямо ей в глаза. Она разглядела, что его горло нежно-кремового цвета, а длинные белые усы отблескивают под лучами вечернего солнца. Настороженные уши прислушивающегося льва оказались круглыми с черными кисточками на концах, невозмутимые глаза горели желтым пламенем, как два лунных камня. Зрачки зверя, вглядывающегося в заросли, которые скрывали убежище охотников, сузились, превратились в две черные щелочки, похожие на наконечники стрел.

Клодия все еще так и не могла перевести дух. Она буквально застыла от возбуждения и ужаса перед уставившимся на нее котом. И только когда он отвернулся и взглянул на свисающую с дерева тушу, девушка наконец снова смогла сделать едва слышный хриплый вдох.

— Не убивайте его! Прошу вас, не убивайте! — едва не вскрикнула Клодия. Она с облегчением заметила, что отец даже не шевельнулся, а Шон по-прежнему придерживает его за локоть, призывая к терпению.

И только тут она поняла, что это самка — у львицы не было пышной гривы. Ведь она наслушалась столько разговоров у лагерного костра, что прекрасно знала: охотятся только на гривастого льва, а за убийство львицы виновного ждут крупные неприятности, огромные штрафы и, возможно, даже тюремное заключение. Она немного расслабилась и полностью отдалась наслаждению поразительной красотой грозной хищницы. И удовольствие только начиналось, поскольку львица еще раз огляделась, а затем, удовлетворенная и успокоившаяся, открыла пасть и низко и призывно мяукнула.

Почти тут же на поляну, спотыкаясь, выбежал ее выводок. Львят было трое, они были похожи на плюшевые игрушки, усыпанные младенческими пятнышками. Их толстые лапы, слишком неуклюжие и большие для тщедушных пока тел, еще плохо слушались, и малыши часто запутывались в них. После некоторых колебаний, видя, что мать не собирается наказывать их, они затеяли веселую возню, наваливаясь друг на друга с яростными детскими рыками.

Львица, не обращая на них внимания, встала на задние лапы, дотягиваясь до висящей над головой туши. Она сунула голову в брюхо, из которого были удалены внутренности, и приступила к трапезе. Два ряда черных сосков, тянущиеся вдоль ее живота, отвисли от кормления, а шерсть вокруг них свалялась от слюней отпрысков. Очевидно, она все еще продолжала кормить их молоком, поэтому они не обращали ни малейшего внимания на то, что она ест, и продолжали играть.

Потом на поляну вышла другая львица, в сопровождении двух уже немного подросших львят. Эта вторая львица была гораздо более темного цвета — почти синего у хребта, а ее брюхо было исполосовано старыми, зажившими уже шрамами, наследием многих лет тяжелой охоты, следами копыт, рогов и клыков. Половина одного уха отсутствовала, а из-под испещренной шрамами шкуры выпирали ребра. Она явно была стара. Двое львят-подростков, выбежавших вслед за ней на поляну, скорее всего, были ее последним в жизни пометом. На будущий год, когда отпрыски покинут ее, а сама она ослабнет настолько, что не сможет оставаться с прайдом, ее одолеет какая-нибудь гиена. Пока же хитрость и опыт еще выручали ее.

Она позволила молодой товарке первой добраться до приманки потому, что уже видела как-то раз двух львиц, убитых в подобной же ситуации — под сочной свисающей с дерева тушей, — и относилась к подобным вещам с недоверием. Она не стала есть, а принялась беспокойно ходить взад-вперед по поляне, возбужденно хлеща хвостом по впалым бокам, и то и дело останавливалась, чтобы в очередной раз взглянуть туда, где за травяной стеной скрывались охотники.

Оба ее детеныша уселись и, задрав головы, неотрывно глядели на тушу и повизгивали от голода и усталости, очевидно, сознавая, что до мяса им явно не дотянуться. Наконец самый смелый из двух обделенных вскочил и с разбега прыгнул на тушу. Вцепившись в нее когтями передних лап, он повис, болтаясь в воздухе и пытаясь отхватить кусок поаппетитнее, но тут молодая львица так злобно огрызнулась на него, что он в испуге оборвался, тяжело шлепнулся на землю и не солоно хлебавши побрел прочь.

Старая львица не сделала ни малейшей попытки заступиться за свое дитя. Таков уж был закон прайда: взрослые добытчики — самые ценные члены прайда — всегда питаются первыми. И лишь после того как они наедятся до отвала, наступает очередь молодежи. В голодные времена, когда дичи попадается мало или когда охота на открытых пространствах становится затруднительной, молодняк порой умирает голодной смертью, а взрослые самки не выводят нового потомства до тех пор, пока дичи снова не оказывается в достатке. Таким образом обеспечивается выживание всего прайда.

Обиженный львенок уныло вернулся к братишке, и они принялись жадно подбирать с земли клочки мяса, оброненные жадно рвущей добычу львицей.