Страница 18 из 37
Это открытие каким-то образом усилило в Сантен чувство одиночества и пустоты. Теперь она ощущала себя действительно одинокой, изолированной и ненужной, опустошенной, с засевшей внутри болью.
— Я пойду погулять.
— О, нет. — Анна преградила ей путь. — Нам нужно добыть в дом какой-то еды, раз твой отец отдал все, что у нас было, и, мадемуазель, уж ты мне поможешь!
Необходимо было скрыться от них, чтобы побыть одной, свыкнуться с этим страшным новым душевным одиночеством. Сантен проворно нырнула под вытянутой рукой Анны и распахнула кухонную дверь.
На пороге стоял самый красивый человек, какого она когда-либо видела в своей жизни.
На нем были блестящие сапоги и безукоризненные бриджи для верховой езды, чуть более светлого бежевого цвета, чем форменный китель, сшитый из ткани типа «хаки» [54] . Узкая талия стянута ремнем из глянцевитой кожи и начищенной меди, ремни портупеи пересекали грудь, подчеркивая широкие плечи. На левой стороне груди — «крылышки» знака авиации сухопутных войск Великобритании и ряд разноцветных орденских ленточек, на погонах сверкали значки, указывающие на звание, а форменный головной убор был тщательно помят так, как это принято у ветеранов истребителей, и небрежно посажен над невероятно голубыми глазами.
Сантен отпрянула на шаг, уставилась на это подобие молодого Бога и буквально остолбенела от неожиданности. В желудке у нее, как ей показалось, все превратилось в горячее, тяжелое, как расплавленный свинец, желе, которое стало разливаться вниз по телу, пока не возникло чувство, что ноги больше не могут выдерживать тяжести. Одновременно ей стало очень трудно дышать.
— Мадемуазель де Тири… — Видение военного великолепия заговорило и притронулось в знак приветствия к козырьку фуражки. Голос был знакомым, и Сантен узнала глаза, те небесно-голубые глаза, и левую руку мужчины на узкой кожаной перевязи…
— Мишель… — произнесла она неровным голосом, но затем поправила себя: — Капитан Кортни, — и тут она перешла на другой язык: — Mijnheer Кортни?
Молодое божество улыбнулось Сантен. Казалось невероятным, что этого же человека, взъерошенного, всего в крови и грязи, облаченного в обуглившиеся лохмотья, дрожащего и трясущегося, трогательного и жалкого, оцепеневшего от боли, слабости и опьянения, она помогала грузить в коляску мотоцикла накануне днем.
Когда он улыбнулся, Сантен почувствовала, как земля под ее ногами покачнулась. А когда выровнялась, уже поняла, что ее мир изменил свою орбиту и движется по новому пути среди звезд. Никогда больше жизнь не будет такой, как прежде.
— Eritrez, monsieur[55] . — Она сделала шаг назад, и когда он переступил через порог, из-за стола поднялся граф и поспешил навстречу:
— Как ваши дела, капитан? — Он взял Майкла за руку: — А ваши раны?
— Намного лучше.
— Немного коньяка пошло бы им на пользу, — посоветовал папа и лукаво посмотрел на дочь. После такого предложения желудок Майкла от страха сжался, и он неистово замотал головой.
— Нет, — твердо произнесла Сантен и обернулась к Анне. — Мы должны позаботиться о повязке капитана.
Слабо протестующего Майкла подвели к табурету перед печкой, Анна расстегнула ремни, а Сантен встала сзади и сняла китель с плеч.
Анна размотала повязку и одобрительно заворчала:
— Горячей воды, дитя.
Они осторожно промыли и подсушили его ожоги, а затем намазали их свежей мазью и вновь забинтовали чистыми льняными полосками ткани.
— Они заживают прекрасно, — довольно кивала Анна, пока Сантен помогала Майклу надеть рубашку.
Раньше она и не предполагала, какой гладкой может быть кожа мужчины по бокам и на спине. Темные волосы Майкла вились на затылке и на шее, и он был так худ, что каждый позвонок выступал так же целомудренно, как бусы четок, а вдоль позвоночника обеих сторон были видны две тонкие гряды мышц.
Сантен обошла вокруг Майкла, чтобы застегнуть ему спереди рубашку.
— Вы очень нежны, — сказал он мягко, и девушка не посмела посмотреть ему в глаза, чтобы не выдать себя в присутствии Анны.
Волосы на груди Майкла были упругими и завивались; она почти ненамеренно слегка коснулась их кончиками пальцев. Соски на его плоской твердой груди темно-розовые и совсем крошечные, и все же они затвердели и приподнялись под ее взглядом: это и удивило, и очаровало. Ей и присниться не могло, что такое случается и у мужчин.
— Пойдем, Сантен, — разворчалась на нее Анна, и девушка вздрогнула, вдруг осознав, что рассматривает тело Майкла.
— Я приехал поблагодарить вас. Я не хотел добавлять вам работы.
— Нас это не затруднило. — Сантен все еще не смела взглянуть Майклу в глаза.
— Без вашей помощи я мог бы обгореть до смерти.
— Нет! — воскликнула Сантен излишне выразительно. Мысль о смерти этого чудесного создания была абсолютно неприемлема для нее.
Тут она посмотрела ему в лицо, и ей показалось, что это летнее небо виднеется сквозь щелочки голубых глаз.
— Сантен, у нас много работы. — Голос Анны стал еще более резким.
— Позвольте мне помочь вам, — с жаром вмешался Майкл. — Меня отстранили от полетов, мне не разрешено летать.
Анна, казалось, засомневалась, но граф пожал плечами:
— Еще одна пара рук нам пригодилась бы.
— Это лишь небольшая попытка отплатить вам за добро, — настаивал Майкл.
— Но ваша красивая форма… — Анна в поисках предлога взглянула на его блестящие сапоги.
— У нас есть резиновые сапоги и рабочая одежда, — быстро вмешалась Сантен, и Анна подняла руки в знак капитуляции.
Сантен подумала, что даже рабочий костюм из голубой Serge de Nim[56] , или, как ее обычно называли, «денным», и черные резиновые сапоги смотрелись элегантно на высоком поджаром Майкле, когда он спускался в погреб, чтобы помочь графу вычистить стойла.
Остаток утра Сантен и Анна провели в огороде, подготавливая почву для весеннего сева.
Всякий раз, когда под малейшим предлогом Сантен спускалась в погреб, она задерживалась там, где работал Майкл под руководством графа, и они вели полную заминок и смущения беседу, пока Анна не появлялась на лестнице:
54
Специальная ткань из хлопка или шерсти для изготовления формы британских военных с конца XIX в.
55
Входите, месье (фр.).
56
Нимская саржа (фр.).