Орел в небе

Еще один поворот, быстрый, уверенный; Барни убрал руки с приборов; "сессна" пролетела над Тайгербергом и взяла курс на аэродром.

– Теперь я, – сказал Барни. Он перехватил управление, посадил машину и подрулил назад на площадку. Выключил двигатель.

Они немного посидели молча. Оба чувствовали, что произошло что-то очень важное.

– Все в порядке? – спросил наконец Барни.

– Да, сэр, – кивнул Дэвид.

Они отстегнули ремни и выбрались на бетон. Молча пошли в ангар. У входа остановились.

– В следующую среду? – спросил Барни.

– Да, сэр. – Дэвид направился к ожидающему "кадиллаку", но, пройдя с десяток шагов, остановился, повернул назад. – Так здорово мне еще никогда не было, – застенчиво сказал он. – Спасибо, сэр. – И пошел к машине. Барни смотрел ему вслед.

"Кадиллак" тронулся, набрал скорость и исчез за деревьями у последнего здания. Барни усмехнулся, печально покачал головой и побрел в мастерскую. Сел в старое вращающееся кресло и положил ноги на стол. Достал из пачки смятую сигарету, расправил ее и закурил.

– Здорово? – переспросил он, улыбаясь. – Болтовня! – Он бросил спичку в корзину для бумаг, но промахнулся.

Телефон разбудил Митци Морган, и она, выбравшись из-под подушки, ощупью отыскала трубку.

– Да?

– Митци?

– Папа, ты прилетишь? – Она почти проснулась, услышав голос отца и вспомнив, что сегодня он должен прилететь к ним в загородный дом.

– Прости, девочка. Тут кое-что произошло. Не вырвусь до следующей недели.

– О, папа! – выразила Митци свое разочарование.

– Где Дэви? – быстро спросил отец, чтобы избежать дальнейших упреков.

– Хочешь, чтобы он тебе перезвонил?

– Нет, я подожду. Позови его.

Митци встала, подошла к зеркалу и попыталась пригладить волосы. Светлые, вьющиеся, они приходили в беспорядок от первого же прикосновения солнца, соли или ветра. А ненависть к своим веснушкам она испытывала всякий раз, когда видела свое отражение.

– Ты похожа на китайского мопса, – сказала она вслух, – на маленького толстого китайского мопса с веснушками, – и отказалась от попыток пригладить волосы. Дэвид видел ее такой много раз. Накинув на голое тело шелковый халат, она вышла в коридор и направилась мимо родительской спальни, где спала мать, в жилую часть дома.

Дом состоял из ряда открытых галерей и флигелей – стекло, сталь, белая сосна... Галереи поднимались по дюнам от берега, сливаясь с морем и небом, только стекло отделяло людей от природы, и сейчас рассвет наполнял дом странным мерцающим светом, в котором массивный мыс Робберг, резко очерченный на фоне неба, казался легким перышком.

В салоне все говорило о вчерашней вечеринке; двадцать постоянных гостей дома и множество других из летних домов на дюнах оставили следы своего пребывания: пролитое пиво, переполненные пепельницы, пластинки, небрежно вынутые из конвертов.

Митци пробралась через этот кавардак к лестнице, ведущей к комнатам гостей. Осторожно толкнула дверь Дэвида: открыто. Вошла. Постель не смята, но джинсы и свитер брошены на стул, туфли небрежно скинуты.

Митци улыбнулась и отправилась на балкон, высоко нависавший над пляжем, на уровне чаек, которые уже подбирали то, что за ночь выбросило море.

Митци быстро запахнула халат, перелезла через перила и шагнула через пропасть на перила соседнего балкона. Спрыгнула на балкон, раздвинула занавески и прошла в спальню Марион.

Марион – ее лучшая подруга. В глубине души Митци знала, что их прекрасные отношения сохраняются только потому, что ее, Митци, внешность составляет контраст с замечательной фигурой Марион и ее кукольной глазастой красотой. Кроме того, Митци – это бесконечные подарки и вечеринки, бесплатный отдых в каникулы и прочие радости.

Подруга казалась во сне особенно хорошенькой, золотые волосы разметались по груди Дэвида. Митци переключила все свое внимание на двоюродного брата; глядя на него, она почувствовала стеснение в груди и какую-то вязкую тяжесть внизу живота. Ему всего семнадцать, но тело у него как у взрослого мужчины.

Она решила, что любит его больше всех на свете. Он так красив, высок, строен и прекрасен, а его глаза способны разбить вам сердце.

Пара в постели теплой ночью сбросила простыни; на груди у Дэвида волосы, густые, темные, курчавые, руки и ноги мускулистые, плечи широкие.

– Дэвид, – негромко позвала Митци, касаясь его плеча. – Проснись.

Он открыл глаза и мгновенно очнулся. Взгляд стал сознательным, сфокусировался.

– Митц? Что?

– Надевай штаны, воин. Папа у телефона.

– Боже. – Дэвид сел, переложив голову Марион на подушку. – Который час?

– Уже поздно, – сказала Митци. – Нужно ставить будильник, когда ходишь в гости.

Марион что-то забормотала и натянула на себя простыню, когда Дэвид выбрался из постели.

– Где телефон?

– В моей комнате – но можешь поговорить по параллельному из своей.

Она прошла за ним по балкону и свернулась в его постели, а Дэвид взял телефон и, волоча за собой шнур, принялся беспокойно расхаживать по ковру.

– Дядя Пол? – сказал Дэвид. – Здравствуйте!

Митци порылась в кармане халата, нашла пачку "голуаз", прикурила от своего "данхилла", но на третьей затяжке Дэвид протянул руку, взял у нее из губ сигарету и глубоко затянулся.

Митци сморщила нос, чтобы скрыть смятение, которое вызывало в ней его обнаженное тело, и взяла другую сигарету.

"Он бы умер, если бы знал, о чем я думаю", – сказала она себе и немного утешилась этой мыслью.

Дэвид закончил разговор, положил трубку и повернулся к ней.

– Он не приедет.

– Знаю.

– Но пришлет за мной Барни на "лире". Большое совещание.

– Похоже на него, – сказала Митци и заговорила, убедительно подражая отцу: – Мы должны подумать о твоем будущем, мой мальчик. Ты должен готовиться к ответственности, которая вскоре ляжет на тебя.

Дэвид усмехнулся и порылся в ящике шкафа в поисках шортов.

– Вероятно, придется сказать ему.

– Да, – согласилась Митци. – Придется.

Дэвид надел шорты и повернулся к двери.

– Молись за меня, куколка.

– Тебе нужно больше, чем молитвы, воин, – успокоительно сказала Митци.

После отлива пляж стал гладким и твердым, на песке – ни следа человека. Дэвид бежал легко, длинными прыжками, оставляя за собой влажную цепочку отпечатков.

Взошло солнце и бросило розовый отблеск на море, горы Утениква окрасились пламенем, но Дэвид бежал, ничего не видя. Его мысли занимала предстоящая встреча с опекуном.

Переломный момент в его жизни. Школа окончена, впереди открывается множество дорог. Он знал, что та, которую он выбрал, вызовет яростное сопротивление, и использовал последние часы одиночества, чтобы набраться сил для схватки.

Туча чаек, собравшихся вокруг выброшенной на берег рыбы, при его приближении поднялась в воздух, их крылья закрыли низкое солнце; когда Дэвид пробежал, птицы снова сели.

"Лир" он сначала увидел и только потом услышал. Самолет летел низко над горизонтом, поднимаясь и опускаясь, повторяя профиль горы Робберг. Потом совсем снизился и пролетел над берегом.

Дэвид остановился, легко дыша даже после пробежки. Он приветственно вскинул обе руки. Сквозь перплексовое покрытие кабины виднелась голова Барни, тот улыбнулся и в ответ на приветствие тоже поднял руку.

"Лир" повернул к морю, одним крылом почти касаясь гребней волн, потом вернулся. Дэвид стоял на берегу, а длинный стройный нос самолета все опускался и опускался, нацеливаясь на него, как копье.

Как ужасная хищная птица, несся на него самолет; в последнее мгновение нервы Дэвида не выдержали, и он бросился на мокрый песок. Его ударил порыв воздуха, "Лир" набрал высоту и повернул в сторону летного поля.

– Сукин сын! – пробормотал Дэвид, вставая и отряхиваясь. Он представил себе, как довольно ухмыляется сейчас Барни.

"Я хорошо выучил его", – думал Барни, сидя в кресле второго пилота. Он смотрел, как Дэвид искусно ведет самолет на такой высоте, где мастерство не поможет без удачи.