Орел в небе

Он произнес это вслух, и тут в его воображении появился Пол Морган в своем высоком кабинете из стекла и стали. Как терпеливый рыболов, он расставил сети по всему миру. И вот леска, ведущая в Афины, дернулась. Дэвид представил себе то глубокое удовлетворение, с каким его дядя сматывает леску, вытаскивая слабо сопротивляющегося Дэвида. "Дьявол, – подумал он, – я всегда могу летать в резерве, и еще остается "лир", если удастся увести его у Барни".

Дэвид осушил стакан и резко встал, чувствуя, как слабеет его воля к сопротивлению. Он остановил такси и поехал в свой отель на площади Синдагма.

Сопротивление его слабело так быстро, что ужинал он с Джоном Динопулосом, агентом "Группы Морган" в Греции, элегантным, изысканным стройным мужчиной с гладким загорелым лицом, седыми волосами и в безупречном костюме.

Джон подобрал для Дэвида в спутницы звезду, снимающуюся в итальянских спагетти-вестернах. Молодая женщина с роскошной грудью и темными сверкающими глазами; грудь бурно заволновалась, а глаза возбужденно засверкали, когда Джон представил Дэвида как алмазного миллионера из Африки.

Алмазы – самое великолепное, хотя и не самое значительное из вложений "Группы Морган".

Вечер был теплый, и они сидели на террасе "Диониса". Ресторан был вырублен в скале холма Ликабетта, под самым собором Святого Павла.

Внизу, по извилистой дороге через сосновый лес, от церкви двигался крестный ход с горящими свечами, в неподвижном ночном воздухе ясно слышалось пение. На далекой вершине холма виднелись освещенные величественные колонны Акрополя, словно вырезанные из слоновой кости, а за ними по глади залива рассыпались огни Шестого американского флота.

– Великолепная древняя Греция, – сказала звезда итальянских вестернов, словно изрекая старинную мудрость, и положила руку в кольцах и перстнях на бедро Дэвида, а другой подняла стакан с красным самосским вином и бросила из-под густых ресниц многозначительный взгляд.

Ее сдержанность производила впечатление, и только после того, как они насладились главным блюдом – молодым мясом, завернутым в виноградные листья и приправленным лимонным соком, она предложила, чтобы Дэвид финансировал ее следующую картину.

– Давайте найдем место поспокойнее, где мы могли бы поговорить об этом... – сказала она, а какое место лучше ее номера?

Джон Динопулос с улыбкой помахал им вслед и понимающе подмигнул – чем привел Дэвида в крайнее раздражение: он сразу увидел пустоту всего этого эпизода.

У звезды оказался роскошный номер с толстыми белыми коврами и массивной кожаной мебелью. Дэвид налил себе выпить; она тем временем переоделась в костюм, более подходящий для обсуждения важных финансовых вопросов, и распустила волосы, густую гриву локонов. Дэвида вдруг затошнило от всего этого.

– Простите, – сказал он. – Джон пошутил... Я не миллионер и предпочитаю мальчиков.

Закрывая за собой дверь номера, он услышал, как разбился брошенный в нее стакан.

У себя в отеле он заказал кофе и потом, повинуясь порыву, снова снял трубку и вызвал Кейптаун. Ответ пришел поразительно быстро, голос девушки на другом конце спросонок звучал хрипло.

– Митци, – рассмеялся он. – Как дела, девочка?

– Где ты, воин? Дома?

– В Афинах, куколка.

– В Афинах? Боже! Весело?

– Ужасно!

– Да! Еще бы. Греческие девушки никогда не будут такими, как в древние времена.

– А как ты, Митци?

– Я влюблена, Дэви. Правда влюблена. Мы собираемся пожениться. Здорово, правда?

Дэвид ощутил обиду и зависть, услышав ее счастливый голос.

– Здорово, куколка! Я его знаю?

– Сесил Лавли, знаешь. Один из папиных сотрудников.

Дэвид вспомнил рослого, плосколицего очкастого мужчину, всегда серьезного.

– Поздравляю. – Дэвид чувствовал себя одиноким. Вдали от дома, а жизнь без него продолжается.

– Хочешь поговорить с ним? – спросила Митци. – Я его разбужу. – На том конце послышался шепот, потом трубку взял Сесил.

– Молодчина, – сказал ему Дэвид, и не солгал. Доля Митци в "Группе Морган" значительно превышала долю Дэвида. Сесил приобрел настоящую нефтяную скважину.

– Спасибо, Дэви. – В голосе Сесила даже на расстоянии в пять тысяч миль слышалось замешательство – ведь его застали за разработкой скважины.

– Послушай, Ромео. Попробуй только обмануть эту девочку, и я лично вырву тебе печень и заткну в глотку, ясно?

– Ясно, – ответил Сесил, теперь в его голосе звучала тревога. – Даю тебе Митци.

Она наболтала еще на пятьдесят долларов, прежде чем повесить трубку. Дэвид лежал, закинув руки за голову, и думал о своей мягкосердечной сестре и ее новом счастье. И вдруг совершенно неожиданно принял решение, которое исподволь зрело в сознании все эти недели после Испании. Он снова поднял трубку и позвонил в аэропорт.

– Простите, что беспокою в такое время, – сказал он, – но мне нужно как можно быстрее улететь в Израиль. Пожалуйста, устройте это.

Небо было затянуто мягкой золотистой дымкой, поднимавшейся из пустыни. Гигантский "Боинг-747" пробил ее, и перед самой посадкой Дэвид мельком увидел темно-зеленые цитрусовые сады. Аэровокзал самый обычный, как во всех аэропортах мира, но за его дверями земля, какой Дэвиду не приходилось видеть. Толпа, которая сражалась с ним за место в одном из больших черных шерутов, общественных автобусов, увешанных плакатами и наклейками, делала даже итальянцев образцом сдержанности и хороших манер.

Но внутри, однако, все было как на семейном пикнике, и он чувствовал себя членом этой семьи. С одной стороны парашютист в берете и маскировочном костюме, с крылатой эмблемой на груди и автоматом "узи" на шее, предложил ему сигарету, с другой стороны девушка в мундире цвета хаки, с темными газельими глазами, которые становились еще темнее и задушевнее, когда она смотрела на Дэвида (а происходило это часто), поделилась с ним сэндвичем из пресного хлеба с жареным нутом, вездесущей питой – круглым плоским хлебцем, и фалафелью[6] и принялась практиковаться в английском. Пассажиры с передних сидений повернулись и приняли участие в разговоре, шофер тоже, однако при этом он не сбросил скорость, зато подчеркивал свои замечания яростными гудками клаксона и гневными криками в адрес пешеходов и других водителей.

Запах цветов апельсина тяжело, как морской туман, лежал в береговых низинах, и для Дэвида он навсегда стал запахом Израиля.

Автобус поднялся на Иудин холм, и Дэвид ощутил приступ ностальгии, когда они по извилистой дороге проехали через сосновые рощи мимо бледных блестящих склонов, где белые камни сверкали на солнце, как кости, а серебряные оливы изгибали стволы в грациозной агонии на террасах – памятнике шести тысячам лет терпеливого человеческого труда.

Так похоже и в то же время чуть непохоже на милые сердцу холмы юга, которые он называл своим домом. Он не узнавал цветов, алых, как пролитая кровь, и вспышек солнечно-желтых соцветий на склонах, но вдруг у него перехватило горло, словно от физической боли: он увидел среди деревьев яркие шоколадно-белые крылья и узнал головку с хохолком – африканский удод, птица, ставшая символом его родины.

Он чувствовал, как в нем нарастает возбуждение, неопределенное, ненаправленное, но усиливающееся: он приближается к женщине, за которой прилетел, и еще к чему-то, еще неведомому.

И еще он испытывал чувство сопричастности. Симпатию к молодым людям, которые набились в автобус.

– Смотрите! – воскликнула девушка, касаясь его руки и указывая на рассеянные вдоль дороги напоминания о войне: сгоревшие кузовы грузовиков и бронемашин, сохраненные в память о людях, погибших на дороге в Иерусалим. – Здесь был бой.

Дэвид повернулся, заглянул ей в лицо, и увидел ту же силу и уверенность, которыми восхищался в Дебре. Эти люди живут одним днем и лишь по его завершении могут думать о новом дне.

– А еще бои будут? – спросил он.

– Да, – без малейшего колебания ответила девушка.

6

Ближневосточное блюдо из бобов, турецкого гороха и петрушки.