Город темной магии

– Включая и данный экземпляр, – продолжал Майлз, указывая на автоматон. – Только представьте, как Гейдрих вращал ручку автоматона, обдумывая план Холокоста!

Майлз замолчал, ожидая ее реакции.

– Невероятно, что Вторая мировая ощущается здесь как совсем недавнее событие, – проговорила Сара. – Тема войны прозвучала здесь, кажется, уже трижды с тех пор, как я прилетела в Прагу.

Майлз кивнул:

– В Праге это что угодно, только не древняя история… В сорок пятом война закончилась, Макс возвратился на родину и сумел получить обратно большую часть имущества. Однако в сорок восьмом произошел коммунистический переворот, и он опять бежал не солоно хлебавши. Все, чем владели Лобковицы – до последней статуэтки и фарфоровой чашки, – перешло в собственность чехословацкого правительства. Конечно же, высшие чины компартии, вплоть до самой Москвы, могли тащить оттуда все, что заблагорассудится. Так и обстояли дела, пока нынешний князь Макс, внук того Макса, в прошлом году не заполучил дворец назад. Он выдержал длительную тяжбу относительно реституции имущества с чешским правительством, а также с воюющими ветвями своего собственного семейства!

– Надо же! – вырвалось у Сары. – Ничего себе! Получается, что нынешний князь Макс – тринадцатый по счету. А вы зовете его Тринадцатым или, как мы с нашими лифтами, пропускаете несчастливый номер и сразу переходите к Четырнадцатому?

Майлз рассмеялся.

– Он говорит, что его вполне устраивает имя Макс. Впрочем, многие привыкли называть его «князь Макс». Ему, по-моему, все равно.

– А чем князь Макс занимался до того, как получил обратно семейное богатство?

Майлз огляделся по сторонам, как будто в комнате могли быть «жучки», и наклонился ближе к Саре.

– Официально – банковским делом, а в действительности он был барабанщиком в рок-группе в Лос-Анджелесе, – прошептал он. – Но об этом никто не знает, и я вам ничего не говорил.

Сара улыбнулась. Ей нравился Майлз Вульфман, явно профессионал в своем деле, который обращался с ней как с человеком адекватным и неглупым. Ее мозг сосредоточился, обретая прежнюю остроту, и Сара смогла сформулировать пару осмысленных вопросов относительно того, чем ей предстоит заниматься. Майлз объяснил, что работа над музыкальной коллекцией сейчас почти закончена, но есть кое-какие пробелы и недоделки, и вообще многое надо еще упорядочить. Он выразил надежду, что объем заданий не окажется для Сары непосильной ношей.

– К счастью, десятый князь составил опись фамильных произведений искусства – живописи, керамики, оружия, книг и документов, – добавил Майлз. – Поэтому мы можем отталкиваться от списка тысяча девятьсот шестого года… плюс существуют нацистские каталоги, где собраны данные о присвоенных фашистами предметах. Нацисты были очень педантичными сволочами. Если мы обнаруживаем в описи вещь, к примеру, наш автоматон, которой нет ни во дворце, ни в одном из фамильных замков, мы начинаем шерстить базы данных Германии, Австрии, Швейцарии, Италии. Мы пытаемся определить, пропала ли она во время Второй мировой или после сорок восьмого года, когда коллекцию принялись растаскивать коммунисты. Если безделушка ушла в Москву, могут возникнуть сложности, хотя коробочку для пилюль шестнадцатого века нам удалось вернуть из Эрмитажа.

– Здорово, – сказала Сара. – Интересно, где такому учат?

– У меня магистерская степень по криминалистике в сфере искусства, – ухмыльнулся Майлз. – По прибыльности произведения искусства являются третьим в мире видом незаконного бизнеса после наркотиков и оружия.

Майлз показал ей, как получить доступ к компьютерной версии описи тысяча девятьсот шестого года – оригинал хранился у него в кабинете, – а также дал ссылки на художественные каталоги основных стран и интерполовский список похищенного антиквариата.

Правда, один раз Майлз ее все-таки насторожил, превратившись из мирного лабрадора в питбуля. Пронзив ее горящим взором, он подчеркнул, что все до единого предметы сразу же, когда они будут обнаружены, должны быть немедленно доставлены к нему в кабинет. Никакой чистки, никакого разглядывания, никакого изучения. Только к нему, к Майлзу. Никаких исключений.

– Я заношу в каталог абсолютно все, – заявил он. – Вероятно, мои слова звучат жестко, но вам нужно понять: речь идет о тысячах экземлпляров. Каждому из них необходимо дать инвентарный номер, чтобы отследить процесс реставрации и размещения на выставке. Некоторые вещи остаются во дворце для экспозиции, другие отправляются в один из семейных замков – Роуднице или Нела. У нас – обширный персонал и несметное количество рабочих. Если честно, это сущий ад, поэтому порой мне приходится быть твердым с людьми. Но нельзя же себе позволить терять вещи после всех трудов, затраченных на их возвращение.

Пока он говорил, его тон стал холодным и слегка капризным. Сара поспешила его успокоить:

– Я вас прекрасно поняла. Все должно проходить через вас.

Майлз просветлел лицом.

– Вряд ли у нас с вами возникнут проблемы. Как я уже сказал, музыкальная коллекция практически завершена, ее необходимо только организовать, чтобы она смотрелась на выставке как единое целое. А сейчас я проведу для вас ознакомительную экскурсию – нам надо посмотреть на место, где вы будете работать.

Сара и Майлз поднялись по лестнице на второй этаж.

– Тут были гостевые покои, кстати, весьма просторные помещения, – пояснил Майлз. – Их еще не ремонтировали, и вы, Сара, пожалуйста, не обращайте внимания на пятна сырости и не надейтесь на работающий кондиционер. Каждая комната посвящена одному определенному разделу коллекции. Имейте в виду, мы стараемся сделать так, чтобы не путаться друг у друга под ногами.

Судя по его тону, это была скорее желанная цель, нежели действительное положение вещей.

В первой из верхних комнат Сара увидела множество больших холстов на подрамниках, прислоненных к стенам. Посередине помещения располагались длинные столы с настольными лампами, заваленные разнообразными кисточками и уставленные бутылочками с растворителями. Некоторые из картин оказались порваны, другие покрылись плесенью и потускнели.

Над холстом склонилась высокая худощавая женщина с малиновыми волосами, одетая в бледно-голубой лабораторный халат.

– Знакомьтесь: Сара Уэстон, музыка, – Дафна Коостер, фамильные портреты шестнадцатого-семнадцатого веков, – произнес Майлз.

Дафна оглядела Сару с головы до ног и вежливо улыбнулась.

– Мы не встречались в Гарварде? – спросила она с голландским акцентом, крепко пожимая Саре руку.

– Дафна сама из Амстердама, но защищалась в Гарварде, – проговорил Майлз.

– Я училась в Торо, – заметила Сара.

– Интересно, – протянула Дафна. – Я думала, мы все тем или иным образом связаны с Гарвардом или Йелем… Как вы сказали, Торо?

– Торо – в паре остановок от Гарварда, если ехать на метро, – парировала Сара, не давая себя смутить.

– Сара была студенткой профессора Щербатского, – добавил Майлз.

– Ох… Прошу прощения! – воскликнула Дафна. – Мы почти не были знакомы.

– А Поликсена продвигается отлично, – одобрительно заметил Майлз, разглядывая работу Дафны.

Заинтересованная Сара тоже посмотрела на портрет. Поликсена Лобковиц, бледная дама с умным лицом, стояла рядом с плохо нарисованным зеленым бархатным креслом, на котором лежала, свернувшись клубком, светленькая комнатная собачка.

– Взгляните на ее белое платье с изумительной вышивкой! Это знак богатства и влиятельности ее семьи, – авторитетно произнесла Дафна. – Красная роза в волосах Поликсены символизирует испанское происхождение, а молитвенник в левой руке указывает на ее принадлежность к католическому вероисповеданию.

– А что символизирует собачка? – спросила Сара.

Дафна моргнула и уставилась на Сару.

– Собачка – это просто собачка, – ответила она наконец.

– Вы проделали исключительную работу, – похвалил Дафну Майлз.

– Вы так считаете? Мне очень приятно слышать это от вас, – церемонно проговорила Дафна, слегка опустив голову.