Татьяна Тарханова

Прохожий не успел еще разъяснить, что милиция помещается на соседней улице, а Игнат уже был за углом. Он шел в милицию, смутно сознавая, что подвергает себя большому риску, но в эту минуту он не думал о собственной безопасности, ему важно было найти сына, узнать, что с ним, в нем еще жила надежда, что он может помочь сыну. Видимо, только инстинкт самосохранения подсказал ему, как надо начать разговор с дежурным.

— Тут у вас неделю назад не объявлялся пропавший человек?

— Пропавшие всякие бывают, — ответил дежурный, выводя что-то на бумаге и даже не взглянув на Игната.

— Василий Тарханов…

— Такой не объявлялся…

— Слушок был, ранили его.

— А ты, батя, слухам не верь… Мало ли что говорят...

Только после того, как Игнат снова оказался на улице, он вспомнил о Находке и поспешно вернулся к больнице. Что же теперь делать? Где искать Василия? А может быть, рана оказалась пустяковой — сделали перевязку и отпустили? Нет. Какая ни была рана, а крови потерял много, ослаб, куда ему было идти. Уже без всякой надежды найти сына Тарханов на всякий случай заехал на станцию, потом заглянул в чайную и, окончательно убедившись, что в поселке искать Василия бесполезно, повернул Находку на Глинский большак. У него было такое чувство, словно он возвращается с похорон, потеряв последнее и самое дорогое в жизни. Один, кругом один. Один на всем свете. И от сознания своей полной беспомощности, от жалости к самому себе, от нестерпимой боли Игнат уткнулся в передок саней и заплакал. Но тут же вскочил на ноги, взмахнул вожжами и рысью погнал Находку. А внучка? Как он мог забыть Танюшку? Господи, только бы была жива и здорова!

В Глинске, никуда не заезжая, Игнат поехал прямо к Дому малютки.

И вот перед ним домина, когда-то принадлежавший владельцу одного из керамических заводов. Двухэтажный, каменный. В прежние времена подъезд охраняли два гранитных льва. В Глинске говорили, что страшны не львы, а их хозяин-собака. Теперь не было ни львов, ни хозяина-собаки. И никто не мог сказать, куда они девались. Словно вместе сбежали.

Дом малютки был окружен с трех сторон большим садом. В сад выходила стеклянная веранда. Через эту веранду Игната провели в большую светлую комнату, где в маленьких кроватках лежали завернутые в одеяла, похожие на куклят грудные дети. Все они показались ему похожими друг на друга, и он спросил нянюшку, показывая на лежащего с края ребенка:

— Этого как фамилия?

— Ильин Вася.

— А этот кто будет?

— Ильина Маша, — ответила ему нянька.

— А это кто?

— Ильин Володя.

— Да у вас, никак, все Ильины, — удивился Тарханов.

— Все не все, но пятеро с краю все Ильины.

— От одной матери?

— Все бесфамильные и поступили в изолятор, когда дежурила Ильина, сестра медицинская наша. А вам кого?

— А где же тут Тарханова? Татьяна Тарханова?

— Твоя?

— Внучка.

— Сам найди. Попробуй.

— Разве их разберешь!

— А я вот сразу угадала, к кому ты. Есть что-то от деда в ней. Иди-ка, смотри.

Игнат подошел к завернутому в одеяло маленькому существу. Так вот она какая, Татьяна Тарханова. Девочка спала, слегка приоткрыв рот, и даже спящая была похожа если не на деда, то на отца безусловно. В ней уже было что-то тархановское. Игнату даже показалось, что она улыбнулась ему. Он понимал, что эта улыбка никак не связана с его приходом, но ему в его одиночестве она была великой поддержкой. Она как бы возвращала его к жизни. Еще будет у него и радость и счастье, если есть на свете хоть одно родное ему существо.

Игнат вернулся в Дом крестьянина. Он уже не чувствовал себя таким одиноким, он уже мог думать о себе и твердо решил с утра явиться на строительство. Но прежде надо продать Находку. И продать немедля. Кобыла с тела сдает, вот-вот кожа ребра обтянет. И продать надо в верные руки. Чтобы холили, кормили, работой не изнуряли. Ну, да если человек деньги заплатит — зачем ему губить коня? А вдруг живодер купит — как его узнаешь? Проще простого. Ему подай упитанность. Разве живодер будет резвость смотреть, сколько кобыле лет, не была ли опоена? Скажи ему — жереба лошадь, сразу цену скостит... Тарханов поднялся. Что же — надо идти на базар, покупателя искать. Так-то, милая, скоро распростимся навсегда! И в эту минуту пришла ему мысль, от которой захолодало сердце: «Стой, Игнат, да ты, никак, хочешь стать конокрадом? Увел колхозную лошадь и думаешь, как бы сбыть ее с рук». Он пытался успокоить себя: «Ну какой же я конокрад, когда Находка моя лошадь? Купил годовалым жеребенком, выкормил. Так почему же не вправе продать свою-то лошадь?» И снова сомнения: а своя ли? Была своя. А теперь... Значит, верно получается — конокрадство. Игната охватило замешательство. И при себе держать лошадь он не может, и продать нельзя. А не сдать ли ее в милицию? Сдать можно! Только заодно и сам сдавайся. Но все равно, как-то надо было освободиться от Находки. И после некоторого раздумья Тарханов снова запряг ее в сани и погнал за город, к виднеющейся на холме деревне Коегощи.

Миновав околицу, Игнат остановился у избы, перед которой рядами, словно напоказ, стояли недавно отремонтированные плуги. Привязал к изгороди лошадь, вошел в горницу, полную народа, и громко спросил:

— А кто тут будет хозяином?

— Я председатель, — сказал моложавый мужик в черном пальто и мягкой каракулевой шапке. — А в чем дело?

— Выдь, посмотри, это не вашу лошадь я с большака привел? В упряжке, а при ней никого.

Игнат и председатель колхоза вышли на улицу.

— Ваша? — спросил Игнат.

— Нет.

— Не вашего, так другого колхоза. Так что принимай в свое хозяйство.

— Может, и сам вступишь? — спросил председатель. — Нам люди нужны.

— Я с мстинского огнеупорного. Я рабочий класс.

— И я рабочий класс. Да вот партия послала, стал крестьянским классом. Видишь, какое перемещение.

— И ничего?

— Прилаживаюсь!

— Мне обратно не приклеиться.

— Все-таки нас не забывай. Будет нужда — приходи в колхоз. Твоя фамилия-то как?

— Мне расписка за лошадь не требуется.

— Как хочешь. А все равно теперь знакомые. Ты, так сказать, ведущий рабочий класс. А я идущее за тобой крестьянство.

Тарханов принял шутку без обиды. И вообще, как будто ничего председатель. У такого Находку не заездят. Впервые за эти тяжелые дни он вздохнул с облегчением. Теперь совсем развязался с Пухляками. И снова подумал о внучке. Подумал и сам себя успокоил: «А что внучка? Чего о ней беспокоиться? Сдана на руки государству. Пусть растет на здоровье!»

Вечерело, когда Игнат вышел из деревни на большак. Вскоре он нагнал закутанную в платок женщину. Она тянула поставленный на полозья набитый навозом большой деревянный ящик. Худенькая, невысокого роста, она припадала на ухабах чуть ли не к самой земле. Со стороны казалось, что вся она старается как можно меньше занимать места, быть совсем неприметной, слиться с дорогой, словно груз, который она тянула за собой, был не самым обыкновенным навозом, а похищенным несметным кладом. Игнат подумал: «Как получается — одним коней девать некуда, на конину продают, а другие на себе навоз таскают?» И еще подумал не без сочувствия: «Наверное, огородик имеет, а вот чтобы унавозить его, коровушки нет». Женщина казалась обездоленной, достойной участия. Он забрал у нее веревку и потащил сани. А женщина пошла рядом и с завистью смотрела, как он легко ступает по дороге и как умело и ровно тянет громоздкий воз.

— Эдакие у иных баб есть помощники.

— Это про меня?

— Про жинку твою.

— А вы ей не завидуйте, — хмуро ответил Тарханов. — Больше года как умерла.

— Какую ни на есть, а семью имеете.

— Семья есть, да сам как перст.

— Это как же так?

— Сын на север уехал, невестка померла, а внучку пришлось государству на воспитание отдать.

Женщина остановилась, взглянула на Игната, словно хотела лучше разглядеть его в неясном свете зимних сумерек, и тихо спросила:

— Деревенский?