Татьяна Тарханова

— Ты мне про это в Пухляках ничего не сказал.

— Не хотел бередить.

— Ну ладно, стало быть, зря я тебя холостым считал... Значит, семья у тебя есть.

— И холост — не холост, а без жены и семьи. Я Санду в войну потерял. Сколько ни писал, все письма обратно вернулись. Уехала из Хибин, а куда — неизвестно.

— Не везет тебе, Василий. Дочь нашел, жену потерял. Может, плохо ищешь.

Игнат говорил с усмешкой, но Василий этого не замечал. Думая о своем, он говорил озабоченно:

— Не в том дело, чтобы найти ее. Сама меня нашла. Только есть, батя, тут одна загвоздка. Понимаешь, всем Санда хороша. И собой красива, и характером добрая, и меня, надо думать, любит. Одно плохо. Попала в Хибины не потому, что дочерью кулака была или по чужой вине — так тоже бывало. Часовщикам помогала сбывать золото. А еще вместо золотых подсовывала на толкучках всякие медные цепочки и что-то еще там. Ну, сказать прямо, в Хибинах по этим делам не разгуляешься. Там за человека с такой статьей можно было не бояться. Да и я был тогда другим. В общем, душа за Санду не болела. А сейчас — иное. И я уже не тот. И дочка… Как поладим?

— Трудновато тебе придется, Василий...

— О том и разговор.

Но думали они о разном. Василий о Санде, а старый Игнат о Татьяне. Как-то она встретит мачеху?

Санда появилась в тархановском доме зимним вечером. Василий крепко обнял ее, расцеловал. И долго смотрел ей в лицо, по-прежнему красивое, правда немного располневшее, но молодое и здоровое.

— Не ждал?

— Дочь нашел, отца. И тебя вот...

Она рассмеялась — счастливая, радостная.

— Видишь, как хорошо.

В доме были отец и Лизавета. Василий познакомил их с Сандой, а потом, когда она с дороги умылась и переоделась, сказал:

— Пока к столу собирают, пойдем потолкуем.

Они вышли на улицу, Василий повел ее в дальний конец Раздолья, в поле. Там, у заснеженного оврага, спросил сурово:

— Искала, или бог свел?

— Два года искала. Насилу нашла.

— Рассказывай, как жила.

— Сколько раз писала. Помнишь, адрес прислал.

— Ранило меня.

— Одна осталась. Думала, убили тебя. Ну, вот.

— Что вот?

— И я на фронт пошла.

— А дальше?

— Воевала.

— Понятно, на фронте воюют. А дальше что?

— Когда война кончилась, страшно мне стало.

— Кому на войне было страшно, а тебе после.

— Жить ведь надо было. А как жить? Что я умела? Фармазонить? Ну да еще раненым помогать. В общем, для хорошей мирной жизни ни то ни другое не подходило. Все рассказывать?

— Все.

— Тогда слушай, — с отчаянной решимостью произнесла Санда. — Чуяла: как только демобилизуют, пойду по старой дорожке. Ведь когда человеку трудно, его на легкое так и толкает. Эх, фармазонить так фармазонить. Пропадай, Санда, ни за что! И пропала бы. — Она поглядела на Василия. — Говорить, нет? Один полковник в отставку уходил, сказал: «Хоть я и в годах, но семьи у меня нет, едем со мной». — «А куда?» — «Слыхала такой город — Луга? Гектар земли получим, дом построим, поженимся». И ухватилась как за соломинку. Уж лучше со старым жить, чем воровкой стать. Поехала, а в Луге защемило душу. Жив ты и жив. Надо искать. Вот и нашла.

— Развелась с полковником?

— А мы не были зарегистрированы. Сначала все откладывал, а потом сказал: дети большие, неудобно ему жениться.

— Значит, просто взяла и ушла?

Санда почему-то испуганно взглянула на Василия, потом слабо улыбнулась.

— Ну да, взяла и ушла. Я ведь у него вроде домработницы была. — И тихо добавила: — Вот и все. Не любила бы — не пришла. Если примешь, смотри не попрекай. Прошлого моего теперь не побоишься?

— Так фармазонству конец? И все забыто?

— Никогда больше не буду.

— И как из Хибин уехала, ни разу по старому делу не выходила?

— Был один грех.

— Попалась?

— Обошлось.

— Тянет, значит?

— Нет.

— Врешь! — Василий замахнулся.

Санда побледнела.

— Бей, ну, бей! Что ж ты испугался?

— Я не из пугливых, а ежели что замечу — убью.

Дома, когда Санда вышла за чем-то в сени, Василий сказал отцу:

— Теперь и я с семьей.

— По тебе ли, сынок, бабенка?

— Поживем — увидим.

— Ты сначала приглядись, а потом живи.

— Пока у нас в доме, она вам дочь.

— Трудненько бывает с иной дочкой.

— Что легко, то дешево стоит.

И с тревогой подумал о Татьяне. Как она примет Санду? Зря скрывал, что сошелся в Хибинах с другой. Девка взрослая, все бы поняла и приняла Санду как жену отца, если не с любовью, то с уважением. А для Татьяны приезд Санды, казалось, все разрешил. Теперь ясно — может быть, в первое время отец не искал их потому, что действительно боялся выдать. Но потом они стали ему просто не нужны. Все, что казалось таким сложным, было совсем не сложным. Он столько лет не мог их найти потому, что не искал. И если нашел, то ведь только тогда, когда потерял Санду. Да, все ясно. Отец бросил их, и этого не скрыть ни ссылкой, ни годами войны.

Они сидели за столом, и Татьяна видела, как внимателен дед к Санде. Зовет Сандушкой, дочкой. Татьяна негодовала. Неужели дед слеп, не понимает того, что так очевидно? Противно его слушать. И чем внимательнее к Санде был Игнат, тем подчеркнуто пренебрежительнее относилась к ней Татьяна, Впервые за последние годы, с той поры, как отец вернулся домой, она почувствовала, что он ей дорог. И она не хотела отдавать его никакой другой женщине, а тем более этой красивой, надменной, с огромным черепаховым гребнем в волосах.

— Таня, мне бы хотелось быть тебе другом, — сказала Санда.

Татьяна не ответила. Молча поднялась и вышла из дома.

Вдоль улицы мела поземка. Она слепила глаза, обжигала лицо. В расстегнутом пальто, забыв завязать платок, Татьяна шла против ветра и в темноте зимнего вечера была похожа на птицу, тщетно пытающуюся оторваться от земли. В ней боролись два чувства к отцу: жалость и неприязнь. Но ей и самой стало одиноко, она убеждала себя, что ей теперь безразлично, как дальше пойдет жизнь в их доме. Нет, этот дом уже не ее. А ее — там, где театр, в маленькой библиотеке. И там она будет с утра до вечера, а в Раздолье только ночевать. Пусть будет мучиться дед, она ведь мучится... Пусть!

Неожиданно из темноты в полосу света от фонаря кто-то вошел и преградил ей дорогу. Она подняла голову и отступила.

— Сергей, вы? — Ее голос прерывался, вся она вздрагивала. Как хорошо, что это он. Это очень хорошо!

— Что случилось? И куда вы?

— Если бы вы знали, как вовремя я вас встретила.

— Но что с вами, Таня? — взволнованно спросил Сергей.

— Я думала, у меня есть отец... У меня нет отца... Какой же он отец?

Татьяна рассказывала. И чем печальнее был ее рассказ, тем спокойнее становилась она. Где-то в глубине души она понимала — тягостное ощущение одиночества исчезло, как только она увидела Сергея. Татьяна улыбнулась сквозь слезы.

— Вы знаете, я скучала без вас.

Они шли по улице, и теперь он рассказывал ей о себе. Если бы Таня знала, как ему повезло! Он попал в группу, которая выполняла особое задание министерства. Был назначен заместителем начальника группы. Впрочем, это неважно. Важно, что работа уже принята. И конечно, ее неплохо оценят. Поэтому он прямо из Архангельска послал заявление в аспирантуру. Оснований у него более чем достаточно.

Татьяна плохо слышала Сергея. Мешал ветер, бросая в лицо снег. Она пряталась за надежным плечом Сергея, опираясь на его крепкую руку, уже не думала о своих горестях. От одного этого ей было хорошо. Они вернулись к тому месту, где встретились. Окраина города, дорога, ведущая на Раздолье, само Раздолье с его огнями — все было скрыто за сплошной белой пеленой.

— Не боитесь? — спросила она лукаво. — Обратно одному идти!

— Когда пробьешься сквозь метель, знаете, как чувствуешь себя? Сильным и храбрым.

Они посмеялись над непогодой. Ветер! Ну и пусть метет. Что бы ни сказал один, другой принимал это с радостью. Самым важным было то, что они шли рядом и каждый про себя таил что-то свое, волнующее, невысказанное, да и самим еще непонятное.