Татьяна Тарханова

— Ее ставили два года назад.

— Так вот, мы эту пьесу будем ставить заново. Как вы себе представляете роль горничной? Пусть у нее по ходу пьесы всего три выхода, всего несколько фраз, но она человек, у нее своя жизнь, своя душа, и эту душу надо раскрыть. И это тем труднее, что слов мало. Очень мало.

— Я, право, не знаю, что сказать. — Татьяна понимала, что хоть ее и не думают брать на сцену, но все же экзаменуют. Она готова была бежать, и убежала бы, да сил не хватило. Но что-то надо было говорить, и она, волнуясь, произнесла: — Я думаю, что представить себе роль горничной можно, если представить ее жизнь... На сцене горничные похожи друг на друга, а господа разные. Может быть, я ошибаюсь...

— Продолжайте, продолжайте.

— Ведь должна быть у нее цель жизни, — уже увереннее сказала Татьяна. — Она служит у богатых. Как она туда попала? Наверное, очень трудно было в семье, много у матери детей, надо было помочь ей. И где-нибудь кто-нибудь обидел эту девушку. И она поняла — надо себя защитить!

— Ну что ж, — сказал, приподнимаясь, Дроботов. — Вы умеете смотреть пьесу и видите героя изнутри. Теперь идемте, я познакомлю вас с вашей будущей деятельностью.

Дроботов провел ее через кулисы в другой конец театра и открыл дверь в небольшую, заваленную книгами комнату.

— Это то, что должно быть театральной библиотекой. Пока от нее столько же пользы, как от угля, который лежит в недрах земли. Вы должны поднять его на поверхность. До сентября театр будет на гастролях. Приведите за это время библиотеку в порядок. Стеллажи есть, расставьте по разделам, заведите карточки. Я договорюсь с городской библиотекой — как это все сделать, вам покажут. Согласны? Называйте себя как хотите: библиотекарем при театре или заведующей театральной библиотекой. Когда театр вернется, мы договоримся, что вам делать дальше. Здесь много интересных книг. Советую кое-что почитать, перечитать. Кстати, вам придется участвовать в обсуждении пьес, которые будет ставить наша театральная студия.

В сквере, напротив театра, она неожиданно для себя увидела Сергея. Радостная, она протянула ему руку.

— Ну как, Танечка? Договорились?

— Сережа, милый, большое вам спасибо. Как я счастлива... Знаете, кто я теперь? Библиотекарь театра, нет, заведующая театральной библиотекой. Три тысячи томов, обязательное участие в обсуждении пьес, зарплата триста рублей.

— Расщедрился Иннокентий Константинович, ничего не скажешь.

— Не смейте так о нем говорить.

— Хорошо, не буду, но уж если вы считаете свою должность очень ответственной, то, может быть, возьмете себе помощника? Могу вытирать пыль, лазить на стремянку и расставлять книги по полкам.

— Зарплату какую?

— Бесплатно...

— Слишком дорого.

— Право провожать до дому. Ведь возвращаться вам придется поздно.

Они вышли из сквера. Сергей взял Татьяну под руку.

— Танечка, может, мы отметим ваше поступление на работу? Ну хотя бы мороженым! Две порции на персону, не отходя от мороженщика.

— И угощаю, конечно, я?

— Почему?

— Кто на работу поступил, тот и угощает.

— Вы победили. А потом побродим по набережной?

Они спустились по широкой песчаной улице на набережную Мсты, и Сергей сказал с сожалением:

— Как обидно, что я не мог устроить вас в нашей лаборатории. И ведь место есть, и вы с работой справитесь, я бы вас научил, как делать анализы. Но вот беда, с часами неувязка. Вы можете работать три-четыре часа вечером, а у нас требуется иной раз работать все двадцать четыре часа.

— Вы думаете, лаборатория лучше театральной библиотеки?

— Но вы же будущий естественник, а у нас как раз создается группа по изучению деятельности бактерий в разных почвенных условиях.

— А я довольна. И ничего мне больше не надо... Но вы не поймете этого. Вы избалованы, вам подай работу по душе, и чтобы она была творческая, и обязательно с перспективой. А вы знаете, что просто работать, чувствовать себя полезной — не меньшее счастье?

— Узнаю влияние Матвея Осипова. Кто-кто, а он, видно, романтикой не страдает.

— Большего романтика трудно представить.

— Не верю.

— А кто, по-вашему, человек, который, бросив Ленинград, приехал землекопом в Глинск, чтобы строить комбинат? А как вы назовете простого слесаря, который пошел учиться на инженера и стал им? А что вы скажете о человеке, который отказался от большой зарплаты, от высокой должности, чтобы стать историком своего комбината?

— Но он с такой иронией говорил о тех, кто слишком много мечтает о будущем. Какой же он романтик?

— Матвей романтик дела, но не любит романтиков на словах. Он как-то сказал мне и Уле: «Беспочвенная романтика ведет к разочарованию, унынию и тунеядству». И я согласна. Ну что бы было со мной, если бы я захотела стать актрисой? А теперь я библиотекарь. Я на своем месте.

— А как ваша мечта?

— О, пока очень близкая, но зато выполнимая.

— А именно?

— Мне надо перетащить с места на место три тысячи книг. И если вы не против помочь мне, то приходите завтра вечером в библиотеку. Придете?

— Конечно! И с превеликой радостью.

Татьяна рассмеялась.

— Вот видите, что значит реальная романтика. У нас с вами, оказывается, одно желание: привести в порядок библиотеку.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Книги валялись в углу комнаты, на столах, были разбросаны по стеллажам. Каждую книжку Татьяна аккуратно вытирала, заносила в карточку и ставила на место. Из книжного хаоса постепенно возникала библиотека, и у Татьяны появилось ощущение необходимости своей работы. Ведь без нее все эти книги так и лежали бы, никому не доступные и бесполезные. Еще недавно пыльная захламленная комната, где кроме книг лежали какие-то банки из-под краски, куски обоев и пакеты с остатками мела и цемента, была вымыта, приведена в порядок и выглядела настоящей библиотекой-читальней с настольными лампами и мягкой мебелью, которую удалось раздобыть в театральном реквизите.

Татьяна работала по вечерам. Сергей приходил часто. Он помогал ей заполнять карточки и составлять инвентарную опись, но преимущественно сидел в мягком кресле, читал театральные мемуары и, отрываясь от книжки, то болтал о каких-нибудь пустяках, то весьма серьезно говорил о значении агрохимии для почвоведческой и микробиологической наук. Он верил в себя, в свою будущую кандидатскую работу и в свое счастье. Ему действительно очень везло в жизни, и, что бы он ни задумывал, все исполнялось как-то само собой, без больших усилий и волнений. Он воспринимал свои удачи как должное, как будто они были ему положены. Он рассказал Татьяне, что его дед был в гражданскую войну партизаном, отец одним из первых вступил в колхоз. Анкета Сергея Хапрова была чистой, как прозрачное стекло. Он гордился этой анкетой, и она придавала ему уверенности в жизни. Ну, и, конечно, личные способности. Ему все давалось легко. Из школы — в институт, из института — в агрохимлабораторию Глинска, после агрохимлаборатории, он не сомневался, — снова институт, но уже не студенческая скамья, а кафедра. Все было настолько просто и ясно, что когда кто-нибудь из товарищей ему завидовал, он удивлялся этой зависти. Просто на свете существуют разные люди. Даже внешность Хапрова — он был высокий и сильный — как бы оберегала его от неприятностей. Таких не задевают, таким приятно смотреть в глаза. Недаром сам Сергей считал себя парнем и общительным, и веселым, и хорошим.

Но в эту теплую августовскую ночь, провожая Татьяну, он был неразговорчив, грустен, ни разу не пошутил.

— Сережа, у вас неприятности?

— Какие могут быть у меня неприятности? Институт включил в комплексную бригаду для изучения влияния удобрений на развитие микроорганизмов в почвах северных районов... Это ведь моя тема.

— И все же...

— Но ведь для этого надо ехать в Архангельск. И ехать на три месяца. Вы понимаете, на три месяца.

— Не понимаю.

— Девяносто дней.