Страница 26 из 29
После излечения отца признали ограниченно годным – осколками снаряда ему покалечило правую руку, – и его направили в Ашхабад начальником курса Военно-юридической академии, эвакуированной из Москвы. А в мае 1942 года туда перебрались и мы. В сентябре по настоянию родителей поступил в железнодорожный техникум. Месяц я там слесарил, а потом сбежал в школу. Вечером 25 декабря, в конце учебного дня (мы занимались в вечернюю смену), пришли директор школы и майор из военкомата. Отобрали всех мальчиков и стали с нами беседовать. Майор этот вешал на уши лапшу, сказал, что в Ташкенте есть исключительно хорошее училище летчиков-истребителей. После девяти месяцев учебы присваивают звание лейтенанта – и на фронт. Мы, естественно, загорелись. Часов в одиннадцать вечера пошли в военкомат. Там на вырванных из тетради листках написали заявление с просьбой направить в это училище. Нам сразу выписали повестки явиться в военкомат на следующий день. Когда я пришел домой, родителям просто показал повестку – делать нечего. Только когда я уже учился в академии и отец взял мое личное дело в отделе кадров, он узнал, что я ушел добровольно на фронт.
Эшелон. Теплушки. Нас всего человек пятнадцать, в основном эвакуированные. Местные ребята остались в железнодорожном техникуме. Поехали. Холодно. На одной из остановок набрали кирпичей, положили их на пол и развели костер. Смотрим, из-под вагона летят искры – пол прогорел. Под лавкой обнаружили ящик с пакетиками желтой краски для окрашивания тканей. Сначала мы топили этой краской печку, а потом один из наших предложил менять эту краску на остановках на продукты. Как эти базарные тетки набросились на эту краску! Так что до Ташкента мы ехали сытыми. Приехали в Ташкент, пошли к коменданту, говорим: «Где тут училище летчиков-истребителей?» Никто не знает. «Езжайте в Чирчик, там что-то такое есть, авиационное». Мы когда туда приехали, оказывается, да, есть, но не школа летчиков-истребителей, а военно-авиационная школа стрелков-бомбардиров. Командовал училищем генерал-майор авиации Захаров. В первые дни войны его дивизия потеряла матчасть, его сняли и прислали в училище. Он, конечно, понимал, что все равно рано или поздно попадет на фронт и будет истребителем. Все время летал в зону на УТ-1, тренировался. Ну а тогда у нас глаза на лоб полезли: что это такое, с чем его едят – мы в первый раз услышали это название. Нас сразу определили в карантин, а старшим назначили сержанта. Как начал он нас стращать: «Я уже два года в училище. Выпускать вас будут сержантами, в обмотках. Ох вы и намучаетесь чистить пулемет ШКАС (тут он был совершенно прав)». Один из наших, Рыженко, страшно затосковал. Его потом отчислили за неуспеваемость. Вещи у нас забрали. Повели в баню мыться, для чего каждому выдали небольшой, размером с палец, кусочек хозяйственного мыла. Помылись. Выдали обмундирование – гимнастерки, галифе, обмотки, ватники зеленого цвета и огромные казацкие шапки из собачьего меха. В курсантской столовой, из-за нехватки посуды, первое блюдо – щи из виноградных листьев – я и мой друг Валя Елин хлебали, попеременно черпая ложками, из одного круглого армейского котелка. Через две недели опять пошли в баню. Стоим, ждем своей очереди. А в 10 метрах арык, а за арыком рыночек, и там продавали орехи, яблоки. Мой друг Валя Елин говорит: «Давай один кусочек мыла обменяем, а одним помоемся». – «Давай!» Пошел. Обменял. Несу четыре яблока. И вдруг слышу голос: «Товарищ курсант, ко мне!» Стоит командир нашего отряда старший лейтенант по кличке «Полкан». Я подхожу. «Что вы делаете?» – «Обменял кусочек мыла на яблоки». – «Ваша фамилия?» Записал скрупулезно. «Идите». На вечерней поверке: «Курсант Теменов, выйти из строя». Выхожу. «Вот, товарищи курсанты, первые цветочки. Государственное имущество, мыло, выданное ему для личной гигиены, он поменял на рынке… Трое суток ареста». На следующий день меня повели к старшине: «Снять ремень. Взять матрас». Приставили конвоира курсанта Сотникова. Три километра до гауптвахты шел с матрасом, и почти в затылок курсант Сотников упирался мне штыком. На мою малейшую попытку оглянуться он на полном серьезе кричал: «Не поворачивайся, буду стрелять!». Привел меня на гауптвахту. Что я скажу? Если и были светлые денечки в течение полуторагодового обучения, то это именно трое суток на гауптвахте. Никуда не надо было ходить, можно целый день лежать. Вечером здоровый курсант, который приехал с Украины, говорит: «Пойдешь со мной, будем пикировать». Пикирование – это поход на кухню с целью получения дополнительных порций. Он мне дал два ведра, и пошли в столовую. Пришли. Никого еще в зале не было. Он мне говорит: «Сиди здесь, а я пошел в раздаточную». Вдруг раскрывается дверь и входит несколько военнослужащих. Впереди идет капитан в погонах. Я как увидел, так и обмер! Сразу спрятался под столом: «Батюшки! Офицер! Золотопогонник!» Мы тогда только слышали о введении погон, но еще не видели новой формы. Все окончилось благополучно, и вместо одной порции у нас было три или четыре – наелись до отвала. За трое суток на «губе», проведенных со старшими курсантами, я многому научился и многое понял.
В целом об училище у меня очень хорошее воспоминание. Но, конечно, порядки были там драконовские. Курсантам запрещали носить в руках вещи. Нельзя было носить кольца, не говоря уже о крестах и цепочках. Более того, запрещалось носить усы. Во втором отряде учились курсанты из Тбилисской авиационной спецшколы. У них 80 % носило усы. Их командир, майор, поседел, пытаясь заставить их сбрить. За полтора года мне не дали ни одного увольнения. Распорядок дня был такой. Подъем, и сразу выходи на физзарядку. Летом одно дело, зимой – другое. Наше училище находилось в предгорьях. Зимой с гор такой ветер дул, что когда стоишь на посту, то штык песню поет. Поэтому зимой первый вопрос: «В рубашках или без рубашек?» Чаще старшина говорил: «Без рубашек». Выскакивали, занимались физзарядкой. После этого шли в зал учебно-летного отдела. Брали блокнотики, карандаши. И там нам преподавали азбуку Морзе. Норматив на прием был 100 цифр в минуту. После этого занятия шли на завтрак. Кормили нас по 5-й курсантской норме. Это означало, что в обед всегда на третье полагался компот. За столами размещалось по четырнадцать человек. Еда обычно подавалась в ведрах. Вначале все разливалось и раскладывалось по тарелкам. Затем один из курсантов отворачивался от стола, а другой, указывая на то или другое блюдо рукой, спрашивал: «Кому?» Отвернувшийся называл фамилию одного из курсантов. Так все распределялось по справедливости и без обид. Кроме, конечно, компота. Однажды, после разлива компота, на дне ведра вместо чернослива мы обнаружили большого черного таракана. Естественно, с возмущением потребовали замены. Но когда наше требование удовлетворили, мы с удовольствием выпили и тот и другой. После завтрака команда: «Встать. Пилотки надеть. На выход, шагом марш». Все выходим, строимся. Командовали нами два старших лейтенанта – «Полкан» и пожилой, лет 45: «Больные, выйти из строя!» Выходят. «Собрать кружки». У всех собирают кружки, и они с этими кружками уходят. А нам: «Направо, шагом марш!». Потом: «Бегом!» У нас было два аэродрома. Первый аэродром с Р-5 был в километрах трех. А СБ базировались на аэродроме в пяти километрах от училища. Один день мы бежим до первого аэродрома, второй – до второго. Обычно при следовании по городку полагалось исполнять строевые песни. Но иногда по необъяснимым причинам возникало молчаливое сопротивление строя командам командира. Запевалой у нас был курсант Габриэльян. Командир приказывает: «Запевай!». Он запевает, строй молчит. Останавливаемся. Потом: «Шагом марш! Габриэльян, запевай!» Опять не поем. Командир: «Правое плечо вперед. Марш и на плац». На плацу: «Ложись!» Ползем по-пластунски в один конец. Потом: «Встать. Становись! Шагом марш! Запевай!» Тут уже поем. И потом: «Бегом!» В этой ситуации мы уже не можем отказать себе в удовольствии отыграться. Как рванем вперед. Командир, в силу своего возраста, за нами не поспевает, выдыхается, командует: «Короче шаг!» Ну да! Нас уже не удержать! Пробегая мимо танкового училища, слышим в наш адрес: «Фанерщики!» Намек на наши самолеты Р-5. А мы им в ответ: «Керосинщики!». Но такие противостояния с командирами были редкими.