Страница 17 из 17
С улицы донесся автомобильный гудок. Пит подпрыгнул и виновато огляделся, словно гонял шкурку, а не читал. Вдруг они вернулись рано, потому что эту тупицу Эллен укачало в автомобиле? Что, если его застукают с записными книжками? Все рухнет в один миг.
Он сунул записную книжку, которую читал, под старые одеяла (фу, как же они воняли) и, согнувшись, направился к люку, бросив короткий взгляд на чемоданы. Времени на них не оставалось. Спускаясь по лестнице, Пит вздрогнул: температура изменилась от нестерпимо высокой до обычной августовской. Пит сложил лестницу и поднял крышку люка, поморщившись от скрипа ржавой пружины и удара, с которым крышка встала на положенное место.
Прошел в спальню и выглянул на подъездную дорожку.
Пусто. Ложная тревога.
Слава Богу.
Он вновь поднялся на чердак, достал чемоданы. Положил в чулан под лестницей. Принял душ (вновь напомнив себе смыть всю грязь с ванны), переоделся в чистое и лег на кровать.
Это роман, подумал он. С таким количеством страниц иначе и быть не может. И не один, записных книжек слишком много для одного. Даже для Библии столько не нужно.
К тому же… он заинтересовался. Хотел просмотреть записные книжки и найти ту, с которой все началось. Увидеть, стоящий ли это роман. Потому что по одной странице ничего сказать нельзя, правда?
Пит закрыл глаза и поплыл к дреме. Обычно днем он не спал, но утро выдалось насыщенным, в пустом доме царила тишина, и он решил не сопротивляться. Почему нет? Все хорошо, по крайней мере сейчас, и это его рук дело. Он заслужил отдых.
Но эти имя и фамилия… Джимми Голд.
Пит мог поклясться, что где-то их уже слышал. Может, в классе? От миссис Свидровски? Обычно она рассказывала им об авторах, произведения которых они читали. Возможно. Ей это нравилось.
«Может, я погуглю его, – подумал Пит. – Это я могу. Я могу…»
1978 год
Моррис сидел на железной койке, наклонив гудящую голову, свесив руки между ногами в оранжевых штанах, вдыхая ядовитую атмосферу мочи, блевоты и дезинфицирующего средства. Желудок превратился в свинцовый шар, который расширялся до тех пор, пока не заполнил все нутро, от промежности до адамова яблока. Глаза пульсировали в глазницах. В рот словно плеснули помоев. Нос заложило. Болели живот и лицо. Где-то хриплый, отчаявшийся голос выводил на одной ноте: «Любимая нужна мне та, что не сведет меня с ума, любимая нужна мне та, что не сведет меня с ума, любимая нужна мне та, что не сведет меня с ума…»
– Заткнись! – крикнул кто-то. – Это ты сводишь меня с ума, говнюк!
Пауза. Потом:
– Любимая нужна мне та, что не сведет меня с ума! Свинец в желудке расплавился и забулькал. Моррис соскользнул с койки, рухнул на колени (что вызвало новый взрыв боли в голове) и раскрыл рот над стальным унитазом. Поначалу ничего не произошло. Потом желудок сжался, и изо рта выплеснулась пара галлонов желтой жижи, напоминавшей зубную пасту. Голова болела нестерпимо, и Моррис подумал, что она сейчас просто взорвется. Он даже надеялся, что так и будет. Соглашался на все, лишь бы избавиться от этой боли.
Он не умер – его снова вырвало. На этот раз слабее, но эта блевота жгла. Затем последовал лишь позыв. Нет, не совсем позыв – толстые нити густой слизи свисали с губ, как паутина. Пришлось их смахнуть.
– Хвалимся харчишками! – крикнул кто-то.
Крики и смешки приветствовали эту остроту. У Морриса создалось ощущение, будто он в зоопарке, и он решил, что так оно и есть, только это необычный зоопарк, в котором все клетки занимали люди. Доказательством тому служил надетый на него оранжевый комбинезон.
Но как он сюда попал?
Моррис не помнил, однако когда-то он не смог вспомнить, каким образом оказался в доме в Шугар-Хайтс, который разнес. Вспоминался только собственный дом на Сикомор-стрит. И сундук, разумеется. Похороны сундука. Помнил он и деньги в кармане, двести долларов Джона Ротстайна. С ними он пошел в «Зоуни», чтобы купить пару банок пива, потому что болела голова и он чувствовал себя одиноким. Он говорил с кассиром, в этом Моррис не сомневался, но не мог вспомнить, что именно они обсуждали. Бейсбол? Вероятно, нет. Он носил бейсболку с логотипом «Сурков», но на этом его интерес к бейсболу и заканчивался. Потом практически полный провал. Впрочем, он не сомневался, что случилось что-то ужасное. Раз он очнулся, одетый в оранжевый комбинезон, догадаться об этом не составляло труда.
Он дополз до койки, забрался на нее, сел, подтянув колени к груди, обхватив их руками. В камере царил холод. Морриса начало трясти.
«Наверное, я спросил кассира про его любимый бар. До которого можно добраться на автобусе. И поехал туда, верно? Поехал и напился. Хотя знал, что творит со мной алкоголь. И я не просто немного выпил – нажрался до усрачки».
Да, несомненно, хотя знал, что ему не следует пить. Это, конечно, плохо, но он не мог вспомнить, что натворил потом, а это было намного хуже. После третьей порции (иногда после второй) он падал в черную дыру и мог выкарабкаться оттуда, лишь проснувшись с жутким похмельем, но трезвый. Алкогольная амнезия, так это называют. А будучи в черной дыре, он всегда… Что? Скажем так, устраивал дебоши. После одного попал в Ривервью, исправительную колонию для малолетних преступников. Благодаря другому оказался здесь. Где бы это здесь ни было.
Дебоши.
Гребаные дебоши.
Моррис надеялся, что все обошлось привычной, старомодной дракой в баре, без взлома замков и проникновения в чужой дом. Другими словами, без повторения случившегося в Шугар-Хайтс. Потому что он давно стал совершеннолетним, и исправительная колония ему никак не светила. Однако он не возражал против отсидки положенного срока, если действительно совершил преступление. При условии, Господи, пожалуйста, что преступление это не имело никакого отношения к убийству некоего гениального американского писателя. В противном случае ему еще долго не вдохнуть аромат свободы. Может, вообще никогда. Потому что речь шла не только о Ротстайне, верно? Память услужливо подбросила Кертиса Роджерса, интересующегося, есть ли в Нью-Хэмпшире смертная казнь.
Моррис вытянулся на койке, дрожа всем телом, думая: «Я здесь не поэтому. Не поэтому».
Или поэтому?
Ему пришлось признать, что такое возможно, и не потому, что полиция связала его с двумя трупами в зоне отдыха. Он видел себя в баре или стрип-клубе, Морриса Беллами, исключенного из колледжа, самозваного знатока американской литературы, пьющего бурбон и наслаждающегося жизнью. Кто-то начинает говорить об убийстве Джона Ротстайна, великого писателя, американского гения, жившего в полной изоляции, и Моррис Беллами – нализавшийся в стельку и переполненный яростью, которую он обычно держит в клетке, этой черной зверюгой с желтыми глазами – поворачивается к скорбящему и говорит: «Он вовсе не казался гениальным, когда я разнес ему башку».
– Я бы никогда, – прошептал он. Голова болела все сильнее, и он чувствовал, что с левой половиной лица что-то не так. Она горела. – Я бы никогда…
Только откуда ему знать? Когда он напивался, любой день мог стать «Днем каких угодно свершений». Черная зверюга вырывалась из клетки. Подростком он разнес дом в Шугар-Хайтс, разнес почти в клочки, а когда приехали копы, дрался с ними, пока один не вырубил его ударом дубинки. В его карманах нашли женские украшения, по большей части бижутерию, но также несколько очень дорогих вещичек, которые хозяйка по легкомыслию не убрала в сейф, и прости-прощай, мы едем в Ривервью, где у нашего юного зада появится много новых близких друзей.
Моррис подумал: «Человек, по пьяни попавший в такой переплет, вполне может похваляться тем, что убил создателя Джимми Голда, и ты это знаешь».
Хотя это могли быть копы. Если они установили его личность, а потом объявили в розыск. Вполне возможно.
– Любимая нужна мне та, что не сведет меня с ума!
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.