Властелин Окси-мира

Кажется, нет ничего проще, как добыть кислород химическим путём. Почти все приходящие на ум вещества достаточно богаты кислородом. При желании его можно получить из воды и песка, из глины и азотной кислоты, из мела, классной доски и даже из ржавчины. Например, обычно считают, что в доменной печи выплавляют только чугун. В действительности из руды «выплавляют» и кислород. Если печь немного переоборудовать, она будет выдавать его вполне добросовестно. И кто знает, может, на ещё не открытой планете Альфа-Омега домну используют именно для этой цели…

К сожалению, искать затонувшие корабли, имея за плечами небольшую домну, затруднительно. Поэтому я сразу же отбросил все вещества, для разложения которых (и получения кислорода) нужны завод, цех или хотя бы лаборатория. Пришлось, например, отказаться от воды и песка. Жаль. Их не надо было бы тащить с собой: включи установку в любом месте и получай кислород. Конечно, когда-нибудь так будет. Но пока (ещё и сейчас) подходящей установки нет. Любое другое вещество, содержащее кислород, придётся нести на себе. Естественно, что следовало выбрать такое, в котором много кислорода и мало посторонних элементов, «балласта». С этой точки зрения малопригодна, скажем, широко применяемая в школьных опытах окись ртути. В ней много бесполезной ртути и очень мало (всего 7 процентов) нужного кислорода. Итак, к веществу, которое мы искали, предъявлялись два основных требования: оно должно быть богато кислородом и легко отдавать его «по первому требованию». Немного позднее мы обнаружили, что есть ещё третье, практическое – возможность достать. Но в то время мы были выше таких низменных и скучных соображений…

Я не люблю бертолетову соль. Мне трудно представить, что когда-то я её «открыл» и горячо рекомендовал Гене. Он не спорил. И в самом деле: если судить теоретически, бертолетова соль вполне годилась для наших целей. Кислорода в ней много: в 1 килограмме 275 литров. При нагревании она его легко отдаёт.

Слишком легко! Будь мы опытнее, это насторожило бы нас. Вещества, которые легко расстаются с кислородом, так же легко взрываются. Мы этого не знали, и потому у меня над бровью небольшой шрам.

Но шрам – мелочь. И что я пролежал три дня в больнице – тоже ерунда (лежат же с гриппом). Хуже всего были разговоры дома, в школе, в Доме пионеров. Пришлось дать торжественное обещание, что с бертолетовой солью я больше не буду работать. Я и не работал, хотя, говорят, нам просто не повезло – она взрывается совсем не так часто.

К другим веществам обещание не относилось. Мы рассудили, что ими можно заниматься, не нарушая слова. Тем более, что пока я лежал в больнице, Гена сделал открытие – обнаружил перекись натрия и тетраокись калия.

В молекуле обычного кислородного соединения – окиси – один атом кислорода. В перекиси их два. А в тетраокиси – четыре («тетра – по-гречески и значит „четыре“). Такое изобилие кислорода само по себе заслуживало внимания. Генка, однако, вычитал нечто гораздо более важное. Перекись и тетраокись отдают кислород, если действовать на них… водой и углекислым газом. То есть теми самыми продуктами, которые выделяются при дыхании!

Стоит подышать, скажем, на тетраокись, и пожалуйста, она отдаёт кислород. Специального регенеративного патрона не нужно: эти удивительные, как будто специально созданные для нас вещества не только вырабатывают кислород, но и поглощают продукты дыхания, очищая воздух. Гениально!

Вот тогда-то нам впервые пришлось столкнуться с третьим условием, практическим. Ни получить, ни купить, ни достать, ни раздобыть перекись натрия или тетраокись калия мы не смогли. Шла война, с реактивами было трудно.

Мы долго переживали неудачу. И зря, как я узнал позднее. Во-первых, сумей мы достать перекись и тетраокись, мы не сделали бы изобретения, потому что их применяли в дыхательных аппаратах ещё в 1904 году (вот что значит забыть поправку на ворон!). Во-вторых, мы не учли ещё одну старую истину: и на солнце бывают пятна.

В пероксидных аппаратах (так их называют) кислород выделяется неравномерно: то его слишком мало, то слишком много. Перекись и тетраокись взрываются, пожалуй, чаще, чем бертолетова соль.

Неизвестно, чем бы кончились наши опыты. Хорошо, если только вторым шрамом…

Всё идёт нормально. Мы ходим по земле, где сколько угодно воздуха, учимся в школе, получаем отметки – хорошие и не очень. А где-то там, километрах в сорока от Баку, мирно дремлют на дне пролива затонувшие корабли. И вот однажды…

Это было в середине июля. Беспощадно жарило солнце. Воздух напоминал парное молоко – густоё и теплоё. В такую погоду нужно держаться тени и ходить медленно, избегая лишних движений.

Но мне было не до того – я торопился к Гене. Должно быть, я немного увлёкся, потому что, встретив самого Генку на улице, попытался проскочить мимо.

– Что-нибудь случилось? – спросил Генка и как-то странно посмотрел на меня.

Нет, я не воскликнул: «Эврика!» Это было бы глупо. Генка шёл, кажется, ко мне, и глаза у него подозрительно блестели. Я сказал осторожно:

– Так, кое-что… А у тебя?

– Кое-какие соображения.

Я насторожился. Одна гениальная идея – хорошо. Две гениальные идеи одновременно – это слишком много. Начнутся споры, обсуждения, доказательства. Конечно, моя идея лучше и со временем пробьёт себе дорогу, но драгоценное время будет потеряно.

– Любопытно… – сказал я как можно небрежнее. – А что такое?

Я ожидал, что Генка начнёт изворачиваться. А он ответил прямо:

– Вода.

Я вздохнул с облегчением. Для моей идеи вода опасности не представляла: для её разложения нужна мощная электролитическая установка. Строить установку на дне? Явный абсурд.

– А у тебя?

По Генкиному лицу было видно: его очень интересует, что у меня. Но спросил он почти равнодушно.

– Перекись.

За этим простым ответом скрывалась хитрость.

– Перекись, – с нескрываемым удовольствием повторил Гена. Он явно хотел добавить: – «Только-то…»

Я улыбнулся: вот как ловят карасей на удочку! Он, конечно, решил, что я говорю о перекиси натрия.

– Подожди-ка! – Генка спохватился. – Это что за перекись?

– Водорода. – Отвечая, я смотрел в сторону. Краем глаза я наблюдал за ним. Но что это? Он усмехнулся! – Стоп! – сказал я решительно. – Так не честно. Какая вода?

Генка невинно посмотрел на меня:

– Окисленная.

ЧАША ТЕРПЕНИЯ

Окисленной водой её назвал профессор Тенар, впервые получивший перекись водорода в 1818 году. Название правильное. В молекуле воды один атом кислорода, в молекуле перекиси – их два. Поэтому вполне можно считать, что это вода, соединившаяся с кислородом, то есть окисленная вода.

Но и второе, более позднее и обычное теперь название – перекись водорода – тоже правильно. Если вода, Н2 О, – окись водорода, то окисленная вода, Н2 О2 , – его перекись.

Впрочем, все эти проблемы заинтересовали нас позднее. А в тот момент, стоя на самом солнцепёке, мы думали о другом. Совпадение потрясло нас. Один человек может ошибиться и потом убедить другого. Но когда два человека, совершенно независимо, приходят к одной мысли, да ещё в один день и час, – это кое-что значит…

Наполовину зажаренные, но полные бодрости, мы пошли в библиотеку и взялись за книги. К сожалению, книг по перекиси не было. Только небольшие главки в вузовских учебниках.

Мы жадно бегали глазами по страницам и лихорадочно обменивались впечатлениями. Сведения были такие, что хотелось кричать. В конце концов нам пришлось удалиться в коридор, и здесь мы по-настоящему оценили размеры счастья, которое нас озарило.

Сокровища ещё лежали на дне моря, но недалёк был день, когда их поднимут на поверхность. Ведь теперь человек получит не устаревшие скафандры со сжатым кислородом, а новые – с всесильной перекисью водорода!

Мы не уставали восхищаться. Перекись обладала всеми достоинствами и не имела, кажется, ни одного недостатка. Жидкость – она не нуждалась в толстых и тяжёлых баллонах, где приходится хранить газ. При нормальной температуре она не разлагалась. Для хранения перекиси вполне годилась обыкновенная алюминиевая кастрюля. И она, эта перекись, почти целиком состояла из кислорода.